Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров

– И вы со снегом целовались, а, товарищ лейтенант? – ненатурально бодро говорил Нечаев. – Ныряли в сугроб, как японский пловец! Дали они нам прикурить! Побрили они нас, братишки. Покопали мы мордами степь! – И, завидев стоящего с пулеметом лейтенанта Дроздовского, ядовито добавил: – Поползали, ха-ха!

– Чего в-вы так… никак, хохочете, Нечаев? Я н-не понимаю, – чуть запинаясь, проговорил Давлатян. – Что такое с вами?

– А вы с жизнью, никак, простились, товарищ лейтенант? – залился булькающим смешком Нечаев. – Конец, думали?

Командир взвода управления старшина Голованов, гигантского роста, нелюдимого вида парень с автоматом на покатой груди, шедший за Нечаевым, мрачновато одернул его:

– Говоришь несуразно, морячок.

Потом Кузнецов увидел робко и разбито ковыляющего Чибисова и рядом виноватого Касымова, обтиравшего круглые потные скулы рукавом шинели, замкнутое, смятое стыдом лицо пожилого наводчика Евстигнеева, который весь был вывалян в снегу. И в душе Кузнецова подымалось что-то душное, горькое, похожее на злость за унизительные минуты всеобщей беспомощности, за то, что сейчас их всех заставили пережить отвратительный страх смерти.

– Проверить наличие людей! – донеслось издали. – Батареям произвести поверку!

И Дроздовский подал команду:

– Командиры взводов, построить расчеты!

– Взвод управления, становись! – рокотнул старшина Голованов.

– Первый взвод, стано-вись! – подхватил Кузнецов.

– В-второй взво-од… – по-училищному запел лейтенант Давлатян. – Строиться-а!..

Солдаты, не остывшие после опасности, возбужденные, отряхиваясь, подтягивая сползшие ремни, занимали свои места без обычных разговоров: все глядели в южную сторону неба, а там было уже неправдоподобно светло и чисто.

Едва взвод был построен, Кузнецов, обежав глазами орудийные расчеты, наткнулся взглядом на наводчика Нечаева, нервно мявшегося на правом фланге, где должен был стоять командир первого орудия. Старшего сержанта Уханова в строю не было.

– Где Уханов? – обеспокоенно спросил Кузнецов. – Во время налета вы его видели, Нечаев?

– Сам кумекаю, товарищ лейтенант, где бы ему быть, – шепотом ответил Нечаев. – На завтрак к старшине ходил. Может, там еще отирается…

– До сих пор у старшины? – усомнился Кузнецов и прошел перед взводом. – Кто видел Уханова во время налета? Кто-нибудь видел?

Солдаты, поеживаясь на холоде, молчаливо переглядывались.

– Товарищ лейтенант, – опять шепотом позвал Нечаев, делая страдальческое лицо. – Посмотрите-ка! Может, там он…

Над огненным эшелоном, над снегами, над утонувшим в сугробах зданьицем разъезда покойно, как и до налета, сыпалась под солнцем мельчайшая изморозь. А впереди около уцелевших вагонов продолжалось суматошное движение, – везде выстраивались батареи, и мимо них от горящих пульманов двое солдат несли на шинели кого-то – раненого или убитого.

– Нет, – сказал Кузнецов. – Это не Уханов, он в ватнике.

– Первый взвод! – раздался чеканный голос Дроздовского. – Лейтенант Кузнецов! Почему не докладываете?

Кузнецов соображал, как он должен объяснить отсутствие Уханова, сделал пять шагов к Дроздовскому, но не успел доложить – тот произнес требовательно:

– Где командир орудия Уханов? Не вижу его в строю! Я вас спрашиваю, командир первого взвода!

– Сначала надо выяснить… жив ли он, – ответил Кузнецов и приблизился к Дроздовскому, ожидавшему его доклада с готовностью к действию. «У него такое лицо, будто не намерен верить мне», – подумал Кузнецов и отчего-то вспомнил его решительность во время налета, его бледное, заостренное лицо, когда он отталкивал Зою, выпустив по «мессершмитту» первый пулеметный диск.

– Лейтенант Кузнецов, вы куда-нибудь отпускали Уханова? – произнес Дроздовский. – Если бы он был ранен, санинструктор Елагина давно сообщила бы. Я так думаю!

– А я думаю, что Уханов задержался у старшины, – возразил Кузнецов. – Больше ему негде быть.

– Немедленно пошлите кого-нибудь в хозвзвод! Что он на кухне может делать до сих пор? Кашу, что ли, варят с поваром вместе?

– Я схожу сам.

И Кузнецов, повернувшись, зашагал по сугробам к дивизионным кухням.

Когда он подошел к хозвзводу, на платформе еще не погасли кухонные топки, а внизу, изображая внимание, стояли ездовые, писаря и повар. Старшина батареи Скорик, в длиннополой комсоставской шинели, узколицый, с хищными, близко посаженными к крючковатому носу зелеными глазами, по-кошачьи мягко прохаживался перед строем, заложив руки за спину, то и дело поглядывая на спальный вагон, у которого тесно сгрудились старшие командиры, военные железнодорожники, разговаривая с кем-то из начальства, недавно прибывшего к эшелону на длинной трофейной машине.

– Смир-рно! – затылком почуяв подошедшего Кузнецова, выкрикнул Скорик и по-балетному кругообразно скользнул на одной точке, артистическим жестом выкинул кулак к виску, распрямил пальцы. – Товарищ лейтенант, хозяйственный взвод…

– Вольно! – Кузнецов хмуро взглянул на Скорика, который голосом своим не в меру выявлял соответствующее невысокому лейтенантскому званию подчинение. – Старший сержант Уханов у вас?