Горящие сады

Сюда, к краю поляны, подруливал самолет. Здесь наполнял свои баки. Трава была выжжена бензином. Валялась масленая, перепачканная ветошь.

— Накопитель горючего. Сюда он подрулит непременно. Здесь и будем минировать. — Соломау щелкал камерой, рассуждая вслух.

Тут же рядом в земле было вырыто укрытие под тонким накатом. Спустившись вниз в душную, пахнущую вениками полутьму, Бобров различил широкие нары, застеленные брезентом, врытый рукодельный столик, набранный из тонких, неловко отесанных досок, похожий на ксилофон. Стояла пепельница с окурками. Валялась скомканная цветная бумага. Лежала на нарах старая, засаленная, малинового цвета каскетка. Соломау пошарил внизу и выставил на стол пластмассовые прозрачные фляги, завинченные зелеными пробками. «Пресная вода», — прочитал на наклейках Бобров и тут же: «Сделано в ЮАР».

— А я думал, может, виски найду! Да нет, виски они в кабине возят!

Бобров сидел на нарах, представляя себе, как отдыхали здесь летчики и подрывники из батальона «Бур». Курили, готовили себя к бою, не снимая оружия. Или возвращались обратно, изнуренные, запыленные, оставляя за собой взорванные мосты и дороги. Его белые братья по расе, противники по убеждениям.

— Раньше они прилетали к нам на уик-энд, на отдых. В отели на побережье, с аквалангами для подводной охоты. Теперь они прилетают на другую охоту. Как видно, не совсем безопасную, — говорил Соломау, извлекая из-под нар и выкладывая на стол металлическую аптечку с крестом и спекшийся окровавленный бинт. — Некоторые из них остаются навсегда в Мозамбике.

Бобров помогал ему выносить на свет и раскладывать на куске брезента фляги с водой, пепельницу, аптечку, растрепанный англо-португальский словарь. Соломау снимал все это многократно, в низком вечернем солнце, окрасившем кусты и поляну в красные горячие пятна.

— А теперь приготовим площадку, чтоб им было мягче садиться!

Он был веселый и быстрый. Что*то писал в блокнот. Чертил в нем какую*то схему. Прищелкивал пальцами. Смотрел на часы, на красное свечение поляны. Встал и быстро пошел, длинноногий, остроплечий, отмеривая шаги, удаляясь, неся за собой ходульно переступавшую тень. Был похож на землемера.

Солдаты осторожно раскрывали прорезиненную ткань, извлекали круглые мины, кубики тола, связки бикфордовых шнуров. Бобров подошел к ним ближе.

— Оставайся здесь, Карлуш, — остановил его вернувшийся Соломау — Сиди вот тут, отдыхай. Я обещал министру, что привезу тебя невредимым в Мапуту. — Он шутил, но шутка была подобна мягко произнесенному приказу. Отстраняла Боброва от прямого участия, отводила ему роль не бойца, а свидетеля.

Он послушно уселся на землю, прижавшись затылком к стволу акации. Следил, как Соломау с солдатами несут по поляне мины, высчитывая и что*то промеряя шагами, должно быть траекторию самолета, место удара колес о землю, путь прямого качения. И там, где начинался его ровный, затихающий бег по земле, они, согнувшись, ловкими цепкими взмахами вживляли в дерн мины. Блестели штыки, поблескивали круглые мины, погружаемые под корни трав. Соломау сглаживал, одувал, сращивал нанесенный поляне рубец. Своими ловкими, древними, лесными движениями был похож на охотника, ставящего силок на зверя. Земля в красных отсветах казалась отяжелевшей, заряженной. Несла в себе мины.

Бобров следил за минерами, действовавшими на африканской поляне, и одновременно видел другое, явленное ему иным зрением пространство.

Сиреневые снежные сумерки Тверского бульвара, когда в голых деревьях начинают наливаться голубизной фонари, и толпа густеет, темнеет, и желтый особняк с чугунной решеткой, и такие знакомые лица москвичей, озабоченные, торопящиеся, среди которых вдруг мелькнет полузабытое, где*то виденное, особое московское лицо. То ли матери в юности, то ли жены, когда едва познакомились, то ли. деда, любившего гулять по бульвару, то ли собственное твое, кочующее по лицам других, от мальчика к старику, из века в век. Видение московского вечера, пылающих витрин Елисеевского, пролетного сверкания улицы Горького посетило его на этой душной африканской поляне как ощущение двойственности и одновременности всего.

Он смотрел, как ловкие умелые люди минируют еще один участок земли, закладывают в планету взрывчатку, в добавление к уже заложенной. К существующим ядерным шахтам, к плывущим в морях субмаринам, к реющим в небесах бомбовозам. Во льдах, в дубравах, пустынях, на всех континентах, широтах, люди закладывали в планету взрывчатку, взводили оружие. И земля, заминированная, готовая к взрыву, продолжала носить на себе города, взращивала леса, колосила хлеба, принимала в себя легкие кости умерших стариков, выводила на свет младенцев.