Горящие сосны

Агван-Доржи долго после этого находился в непривычном для него состоянии подавленности, он сознавал напасть, которую навлекают на себя люди, вторгаясь в глубины земли, где сокрыта энергия, способная, всколыхнувшись, разломать сущее и слиться с пространством, порушив исконнее, пока еще обращенное к жизни. И что же тогда?.. Он не желал бы думать об этом. Горько было думать. И время спустя тяготившее отступило. Но прежде, чем встать на таежную тропу, он увидел себя не посреди низкорослого, слабого до изнеможения, северного леса, а в каком-то большом старом каменном доме. Он сидел на низкой железной кровати и вяло, и бессмысленно перебирал четки, а возле него суетились люди в серых бушлатах, похожие друг на друга своей необозначаемостью в реальной жизни, они как бы оторвались от нее и уже ничего не помнили, пребывая в ином мире; они и друг друга не замечали, слонялись из угла в угол и что-то бормотали, а иной раз радостно воздевали руки к низкому желтому потолку. Случалось, кто-то дотрагивался до Агвана-Доржи слабыми руками и о чем-то спрашивал дребезжащим голосом, и он хотел бы ответить, но был не в состоянии ответить: дремлющее в нем, связующее с жизнью не желало подчиняться его воле. И так продолжалось день и ночь, и снова день и ночь. Иной раз в палату забегали люди, отличные от тех, кто был рядом с ним, хмурые, в грязно-белых халатах, они со вниманием оглядывали его, точно бы желая понять в нем, и, не умея понять, уходили.

Мнящееся неправдашним видение вносило в душу знобящим холодом отдающую смуту. Но в какой-то момент в нем поменялось, и он, отринув от минувших лет явленное, приблизился к Учителю и склонил перед ним голову, и тот прикоснулся к ней своею рукой, Агван-Доржи ощутил сладостную хладость ее.

И сказал Учитель:

— Спустись на землю и приведи ученика моего.

Но в предгорьях Гималаев монах встретил не одного, а семь учеников Будды, были они ничем не отличимы друг от друга не только внешне, а и сияющим в глазах светом. И ему не оставалось ничего другого, как привести всех.

И спросил Учитель, со вниманием оглядев восседающих возле его Трона:

— Кто из вас первый?

— Я!.. — сказал один, и другой тоже сказал: «Я…» И третий сказал. И пятый… Лишь некто молчал. И тогда Будда спросил у него:

— Так ты и есть мой ученик?

— Да, — ответил тот. — Все остальные вышли из моего тонкого тела и есть в царствие Твоем тени.

И тут вознесшее Агвана-Доржи над ближней пространственностью исчезло, и он вновь ощутил себя странником на лесной тропе. И день, и два шел он морским обережьем, ночуя под сенью дерев у разведенного костерка, и нередко предавался созерцаниям и, хотя они не были сладостны, как то, что вывело его из смуты, все же и они вносили в душу приятную неустремленность ни к чему, и, сливаясь с ночной тишиной леса, становились мягкими и легкими и действовали успокаивающе. Войдя в горловину Баргузинской долины, Агван-Доржи какое-то время держался забитой льдами реки, тут-то и повстречал молодого бурята в черном монгольском малахае, низкорослого, крепенького, удивился: что он здесь делает, вдали от улуса?.. Но удивление было короткое, молодой бурят стянулся с кожаного блестящего седла и, взяв в руки повод и чуть отойдя от взмыленного коротконогого коня, сказал:

— С десяток овец отбились от отары. Ищу…

А потом он поклонился бродячему монаху. И опять Агван-Доржи удивился. Не сразу вспомнил, что у него связано с этим человеком, вспомнил позже, когда тот сказал:

— Ахай[7], спасибо вам, что изгнали из моего тела дурную болезнь. Я теперь снова стал человеком, и многое вижу и понимаю.

Да, да, конечно… Как-то на пороге юрты старика Бальжи он столкнулся с молодым бурятом со странно блестящими, как если бы только что поднятыми со дна горной речки, чисто вымытыми глазами. И нельзя было ничего углядеть в них, и малой мысли, про такие глаза говорят, что пустые. Но добро бы, только это. Так нет же… И в лице наблюдалась нездоровая бледность, и руки, вскинутые над головой, дрожали. Он шептал что-то, и не скажешь, по-бурятски ли, по-русски ли? Спросил тогда у Бальжи: «Что с ним?» А мог и не спрашивать. Догадался.

— С малолетства мается, — сказал старик. — Ходит от юрты к юрте и все ищет чего-то. Но, скорее, отца с матерью, сгинули пять лет назад, когда большая вода разметала улусы, подступила к гольцам и долго еще хлесталась о каменные стены. Видать, в ту пору и повредился юноша головой и перестал узнавать даже близких.

Агван-Доржи подошел к молодому буряту и говорил с ним, положа руку ему на голову. И через день говорил, и через седьмицу… И парень очнулся, раздвинул тяжкие объятья живого сна и уже другими глазами посмотрел на мир. И это было в радость людям, и они благодарили его. А он сказал:

— Что я?.. Лучше преклоним колени пред Буддой и воздадим ему здравицу.

Так и сделали, несмотря на неудовольствие местного шамана, впрочем, легкое, несупротивное.