ГориславаПовести

Меня всегда неудержимо влекло к рекам. С их первым пробуждением начиналось бурное водополье и в моей душе. Таяла толща сомнений, весь долгий накопленный за зиму снег и лед городской суетности, пустых, ненужных встреч, убивающих влет дорогое время. Хотелось хоть ненадолго побыть вот таким беспечным ручьем. Я — разбуженный весной отпрыск природы — собирался туда же, куда тянулись легкие караваны обрадованных птиц. Какая необоримая сила двигала ими и мной? Подхваченные не магнитными бурями — ветрами малой родины, летим мы к холодной земле сквозь метельные заверти, взламываем грудью обрушительные ветры. Зима не убежит отсюда впопыхах. Будет долго ломать весну, отстаивать голую твердую землю, леденить соки в унылых древесных стволах.

У весны и у рек громкий, властный клик.

Стою на берегу, вижу жалкие потуги обессиленной зимы, затеявшей устрашить землю и воду обильным снегом. Река ссекает под корень весь взращенный морозом белый сад. Что для нее эти хилые саженцы? Сверху нажимает на снег солнце, снизу расправляется вода — в славную ловушку угодило разъяренное отзимье.

К полудню ветер разметал последние снегоносные тучи. Солнце разом обновило округу. Река предстала во всем блеске могучего разлива. Потопленное луговое заречье зеркальностью вод раздвигало границы вольного набега на бескрайнюю пойму. Вода пустила на жительство солнце и небо, а ей все равно не было тесно на открытых просторах спрятанных авдотьевских лугов.

От мокрых крыш, прясел, тротуаров курился парок. Гомонливее, веселее вели себя ручьи, упорно пробиваясь к большой выносливой воде.

Подошла Мавра-отшельница. Тяжелым неподвижным взглядом уставилась на стремительную воду. За год она нисколько не изменилась: староверка держала время на одной метке, не позволяя ему идти на прибыль. Забыв поздороваться, спросила меня скрипучим голосом:

— Сынку мово — Витеньку — в городе не встречал?

— Не приходилось.

— Может, их когда выпускают из камер на волю? На побывку бы приехал, дровец напилил.

Мавра издала тоскливый вздох, зашлась сухим, болезненным кашлем. Медленно побрела вдоль береговой кромки, подбирая на ходу палки и щепки.

После сердечных приступов на лице Тереши рельефнее обозначились морщины. Щеки и лоб походили на миниатюрные узловые станции с бессчетными путями следования, стрелками и тупиками. На запутанных перегонах гремела жизнь и резцом времени чертила свои пути.

Трехгранным напильником Тереша точил старые штыковые лопаты: приближалась огородная пора. Четыре года назад Авдотьевка лишилась последней коняги, огороды приходилось копать вручную. Нынче собирался приехать младшак Василий и вспахать живые огороды в деревушке. Отец не верил ему. Дважды Васька подводил с сеноуборкой. Обещал привезти на барже новую роторную косилку и трактор-колесник. По его застольному хмельному трёпу выходило, что луг он расчихвостит в три дня, завалит родителей сеном. Луговая страда наступила — сын не ехал. Не помог ни сенокосилкой, ни простой литовкой-размахайкой. И с огородом Тереша надеялся на свои силы, не на Васькину технику-невидимку.

Однако в середине мая напротив найденовской избы пришвартовалась самоходка. Мы вышли встречать ее всем малым авдотьевским миром. Василий, хмельной от весны или еще от чего, стоял на палубе возле тягача-вездехода, напустив на лицо от уха до уха сияющую улыбку.

— Батя, принимай чалку! — крикнул младшак, швырнув к нашим ногам кольчатую капроновую веревку. — Не чаял встречи? Думал, опять совру? Напрасно так думал. Васька сказал — Васька сделал. Железно!

Наклонившись, он заматывал восьмеркой веревку на кнехт. Его ранняя лысина, повернутая к нам, блестела, как дорога в гололед.

Васька соскочил на берег, схватил разом в объятья отца и мать, пытаясь оторвать от земли. Шепнул Гориславе: речников надо накормить… ну-у, и сама знаешь.

Дюжие парни сбросили с самоходки на ярок сколоченные скобами шпалы: по четыре под каждую гусеницу вездехода. Водитель тягача лихо сплюнул на палубу, забрался в кабину, включил двигатель. Деревня, отвыкшая от дизельного рокота, вздрогнула от неожиданности.

Борт самоходки стоял почти впритык к задернованному ярку. Вездеход медленно сполз по шпальным сходням, стесанным по краям.

Водитель высунулся из кабины, глядел победителем на недоуменных пенсионеров. Собачка Мавры-отшельницы жалась к ее ногам, боясь взлаивать на стальное страшилище. Нюша теребила кромку плюшевой потертой жакетки. Савва оперся на березовый посох и мутными, усталыми глазами рассматривал неожиданных речных пришельцев.

— Ничё, батя, конь, а?! — ликовал возле тягача Василий. — Махнем твой огород первым: землю в перину превратим.

— Мы его наполовину вскопали.

— Зачем торопился. Обещал ведь.

— Ты много чего обещаешь. Чем пахать собрался — гусеницами?

— Плуг в школьном музее для чего? Подцепим и айда! Горислава долгим, ненасытным взором глядела на возбужденного сына.

— Вася, как здоровье внучат, жены?

— Ничё. Пищат и визжат. Баба стройной стала: обнимешь ее и вдобавок свою спину почесать могешь. Мы к вам на денек. Дальше плыть надо. Техника экспедиции. Кореша мои дали тягач напрокат.