Горит ли Париж?

Однажды в такой же августовский день самолеты гарманского воздушного флота № 3, который сейчас представлял сидевший рядом с Дитрихом фон Хольтицем румяный майор, заполнили небо Франции, бесконечно курсируя громадной массой через Ла-Манш до Лондона. Но это было четыре года назад, в другое лето. Теперь костяк этого воздушного флота во Франции составляли 150 бомбардировщиков, размещенных в аэропорту Ле Бурже, в семи милях от комнаты в отеле «Мёрис», в которой эти двое беседовали. Вскоре даже этим самолетам придется отправиться на север или подвергнуться риску уничтожения. Но прежде чем удалиться, их новый командующий предлагал украсить еще одним лавровым венком этот флот, на гербе которого уже красовались слова — Роттердам, Лондон и Ковентри.

Генерал-оберст Отто Десслох сменил толстого и нерешительного генерал-фельдмаршала Гуго Шперле на посту командующего воздушным флотом № 3 в полдень 18 августа, имея приказ вернуть самолеты в небо над Западным фронтом. В качестве одного из первых шагов он направил к фон Хольтицу этого майора, чтобы предложить помощь люфтваффе в ликвидации беспорядков в Париже. Первой реакцией фон Хольтица было вновь вернуться к отмененному им рейду на Префектуру полиции. Но у майора было другое предложение. Рейд мог бы быть осуществлен ночью на более обширную территорию. Ему не смогли бы помешать ни зенитный огонь, ни истребители союзников. Это был простой, безопасный, хотя и несколько дикий, способ положить конец восстанию в районе Большого Парижа. Он предлагал сровнять с землей северо-восточный сектор города путем длительной и массированной бомбардировки.

Пухлым пальцем майор очертил на карте фон Хольтица рабочие кварталы Парижа, которые имел в виду. Палец скользнул с вершин Монмартра на восток к мрачным кварталам Пантена, от Бутт-Шомона на север к пустому скотопригонному двору у Виеетских ворот. Он выбрал этот район, поскольку Ле Бурже находился лишь в пяти милях отсюда. С этого аэродрома его самолеты могли бы, сменяя друг друга, доставлять свой смертоносный груз в район проживания 800 тысяч человек. По его оценке, каждый самолет мог бы совершить как минимум 10 вылетов, освободив таким образом подземные склады Ле Бурже, набитые боеприпасами. В противном случае отступающий люфтваффе не смог бы ни вывезти, ни использовать эти запасы.

Майор обещал, что после ночи бомбометания с низкой высоты по четко определенным и незащищенным целям в северо-восточной части Парижа не пробежит «ни кошка, ни собака». Это будет «маленький Гамбург». Это сравнение фон Хольтиц запомнил на всю жизнь. Употребивший его офицер был уроженцем этого ганзейского порта. В «огневом рейде» на город в июле 1943 года он потерял жену и двоих детей.

По плану от Хольтица требовалось лишь вывести своих людей, четко обозначить район огнями, разрушить водопровод, чтобы возникший пожар нельзя было остановить, — если он захочет — за несколько минут до налета предупредить население.

В то утро фон Хольтиц искал средство усмирить население. Жест, который он сделал накануне, освободив Александра Пароди и двух его помощников, не принес ожидаемых результатов. Казалось, вместо того чтобы сдержать восстание, он помог его распространению. По всему городу, как из-под земли, вырастали баррикады. На его столе лежало наиболее неприятное и убедительное из всех полученных им свидетельств силы восстания: список немецких потерь. В воскресенье, когда он якобы заключил с восставшими перемирие, потери составили свыше 75 человек убитыми — больше, чем в субботу, когда восстание только начиналось.

Сейчас его первейший долг — думать о своих солдатах. Предложение майора было «жестоким и кровавым», но, рассуждал фон Хольтиц, «оно бы показало населению, что я могу постоять за себя». Это было самое меньшее, что он мог сделать для своих солдат. Он ответил майору, что отдаст приказание своему штабу подготовить план рейда.

* * *

Среди разбросанных телеграмм на полированной поверхности стола времен Людовика XVI лежал лист чистой бумаги. В его левом верхнем углу Председатель Временного правительства Французской Республики распорядился черным шрифтом отпечатать простую шапку: «Генерал де Голль». По мнению сидевшего за столом прямого, подтянутого человека, эти слова в достаточной степени отражали суверенитет Франции. Сидя в одиночестве в кабинете префекта департамента Ренн, генерал де Голль своим аккуратным, с наклоном, почерком выводил на листе последний призыв к генералу Эйзенхауэру.

Всю ночь и все утро подпольные передатчики Жака Шабан-Дельмаса и Александра Пароди забрасывали его срочными просьбами о немедленном вводе войск союзников. Наиболее срочная из радиограмм гласила: «Начатое в субботу и сдерживаемое в течение двух дней перемирием восстание… выйдет из-под контроля к сегодняшнему вечеру. Бои завтра по всему Парижу при трагическом неравновесии сил представляются неизбежными».