Горицвет (СИ)

— Что с тобой? — услышала она голос сестры. — Ты такая смешная, Женька. До сих пор как ребенок. Не понимаю, как можно так близко принимать весь этот напыщенный вздор. В нашем любительском театрике играют, ей Богу, лучше. А эта Жанетта Тимм точь в точь акушерка Пустовойтова, только что накрашенная.

— Просто у меня голова болит.

Опираясь на трость, подошел Аболешев.

— Ну, что? — спросил он, — кажется, все довольны? — Но, перехватив взгляд Жекии, запнулся.

— Наверно, от духоты, — попробовала она оправдаться.

— Ничего, — откликнулся Николай Степнович и поправил вечно сползающее пенсне. — Сейчас подышите свежим воздухом, и все как рукой снимет.

— Может быть, все-таки поужинаем? — предложила Ляля, — Мы же хотели. Правда, я слышала в «Инске» сегодня кутят купцы. Ярмарка закончилась. Но мы могли бы зайти в трактир Лядова. Там всегда как-то спокойнее.

— По-моему, в «Инске» кутят каждый день, — хмуро заметил Николай Степанович. — А вообще, я проголодался ужасно. Поедем?

Аболешев пожал плечами.

— Да, поедемте, — сказала Жекки. Боль и сосущая жажда подавляли ее волю. Ей было все равно куда ехать, в ресторане можно, по крайней мере, чего-нибудь выпить.

Николай Степанович не без труда нанял двух свободных извозчиков. Ехать было не далеко, и не каждый лихач был готов упустить выгодного рублевого седока, например, до Волковой Слободы, из-за одного несчастного гривенника до Бульвара.

Спокойно наблюдая за свояком, Аболешев даже не двинулся с места. Всегдашнее положение постороннего казалось для него самым естественным. Всякая житейская суета легко обходила его стороной, находя совершенно недоступным для своих происков. По крайней мере, до тех пор, пока рядом с Павлом Всеволодовичем были Йоханс или Жекки.

Всю дорогу до гостиницы «Инск», — тамошний ресторан решено было все же предпочесть трактиру Лядова, — Жекки крепко прижималась к мужу и молчала. Думалось о том, что если бы сейчас рядом не было Аболешева, и она не могла бы вот так беззастенчиво вжиматься в него, словно бы укрываясь с головой от неведомого и страшного врага, если бы он, ласково полуобняв, не придерживал ее за плечо, то, наверное, она и вправду не выдержала бы и разрыдалась на глазах у всех как маленькая девчонка.

Мысли как-то путались и прерывались. Нервы стали совсем никуда не годны… поверенный Восьмибратова не соглашается на отсрочку по процентам, придется обращаться в коммерческий банк за новым займом. А вечерами уже совсем по-осеннему холодно. И скоро, должно быть, зарядят дожди, потом повалит снег, и станет совсем промозгло и темно, темно и страшно как там… где она уже когда-то была, о чем зачем-то помнит, и при этом не может ни стряхнуть с себя эти воспоминания, ни понять по-настоящему, что же они такое.

XXII

Первое, что бросилось ей в глаза, когда они подъехали к гостинице, был знакомый, отбрасывающий яркие блики, автомобиль, оставленный под фонарем неподалеку от парадного подъезда. Собственно, этого следовало ожидать. Грег явно не торопился покинуть гостеприимный городишко. Безопасность шпица его также, по-видимому, не слишком беспокоила, несмотря на известные события.

Всю историю с несостоявшимся угоном его машины Жекки услышала от обоих старших Коробейниковых, а потом и от Юры, в первый же день по приезде в Инск, тем более, что случилась эта знаменательная история как раз накануне. Рассказы всех участников и очевидцев были с одной стороны, очень похожи, а с другой — заметно отличались по тону изложения.

Елена Павловна, узнавшая обо всем позже других, была сильнее всех напугана, а потому — и сильнее других обрадована счастливой развязкой. Она наперебой обвиняла то Юру, то себя. Дескать, она слишком многое ему позволяла, а он, пользуясь ее материнской слабостью, в результате «совершенно отбился от рук», «стал дерзок» и, наконец, «перестал воспринимать и ее, и отца, как нравственных наставников». То принималась оправдывать в обратном порядке, сначала себя, а потом сына. Завершалось все это сумбурное излияние краткой, но весьма внушительной похвалой в адрес Грега: «Если бы не джентльменское поведение этого человека, то неизвестно, что бы мы сейчас делали».

Юра говорил о случившемся неохотно. По всему было видно, что он до сих пор не оправился. Сделаться объектом всеобщего внимания, предметом обсуждения чуть ли не всего города, ему совсем не хотелось, а, сделавшись им поневоле, он смущался и старался вести себя как можно незаметней и в гимназии, и, особенно, дома.