Горюч-камень

— Лег, глаза закрыл, — не стал отпираться тот. — Ну, не могу! — и захохотал, будто ему действительно было так весело.

7

Весело не весело, а Волощуку досталась койка Рудольского, у окна, Тимше — место Воронка, ближе к двери. Напротив — Косарь. У него два матраца, собственная подушка и плюшевое одеяло. Внизу — вместительный сундук с внутренним запором и грозно оскалившимися львами возле замочной скважины.

Мельком глянув на чемодан Волощука, Косарь осведомился:

— Замыкается?

— А зачем?

— Для подкрепления сознательности.

Тимшу задело. Все это могло иметь отношение в первую очередь к нему.

Но Волощук то ли не понял ничего, то ли не придал значения словам Косаря. Завязывая тесемки на наволочке, равнодушно отозвался:

— Сознательность замками не припрешь.

— Припрешь не припрешь, а остерегаться не лишне.

Такого Тимша еще не встречал ни в одном общежитии.

— Кого это остерегаться?

— Того, кто любит чего, — ухмыльнулся Косарь, ничем, впрочем, больше не подчеркивая, что сказанное относится к кому-нибудь лично.

И Тимша в лад ему метнул так же:

— За это у нас втемную били.

Вещевой мешок он пристроил за дверью, книжки сунул на подоконник. Больше пожитков у него не было.

Комната оказалась побольше той, в которой он жил. Окно — на солнце. Посредине — застланный казенной скатеркой стол; у входа — встроенный шкафчик для одежды.

— Ну что? С вас вроде бы причитается, — напомнил им как ни в чем не бывало Косарь. — Новосельице все-таки!

Правила внутреннего распорядка запрещали распивать спиртные напитки в комнатах. Да Волощук и не любил пить в общежитии, предпочитая узаконенные для этого места общественного времяпрепровождения.

— Волк, говорят, собак не боится — брёху не любит!

Положив на скатерть наспех отмытые руки, Косарь сидел за столом, ждал.

— Пускай петушок слетает!

— За водкой не пойду, — загорячился Тимша. — Не пойду и пить не буду!

— Зачем за водкой? — рассудительно проговорил тот. — По такому случаю можно и клоповничку. Закуску поинтеллигентней, три соленых огурца и что понравитца́, — и сделал ударение на последнем слоге, отчего все получилось как бы в рифму.

Должно быть, до Волощука наконец дошло, что ни к чему хорошему это не приведет. Задвинув чемодан под койку, он по-хозяйски огляделся:

— Ничего, выпьем и чаю.

На подоконнике было грязно. Тимша убрал, вытер пыль. Волощук казался ему настоящим шахтером, достойным уважения и подражания; Косарь не вызывал ничего, кроме неприязни.

И в шахте они чуть было не сцепились — с первой встречи.

— Принимайте пополнение! — подводя его к проходчикам, крикнул Воротынцев. — Парень крепкий, грамотный. Наше горное окончил…

Волощук сидел за пультом комбайна, вряд ли что расслышал. А Косарь оглянулся, хмыкнул:

— Сватай еще куда!

Тимша ожидал — Воротынцев оборвет его, как обрывал многих, но тот почему-то пропустил это мимо ушей, и, подойдя к Волощуку, поинтересовался:

— Ну, как оно? Вода не донимает еще?

— Крепить не успеваем, — перевел комбайн на холостой ход, то ли давая отдохнуть машине, то ли себе самому, и, спрыгнув с сиденья, пожаловался: — И давление — больше некуда!

— Ничего, ничего. А парнишка подучится, — не хуже других будет.

Все так же недружелюбно Косарь бросил ключ, выпрямился. Лицо его было измазано, каска едва держалась на макушке.

— Горное кончил, ключа в руках не держал? А тут, на проходке…

Одобрительно подтолкнув растерявшегося новичка, Воротынцев сделал знак Волощуку:

— Пошел!

Хобот комбайна приподнялся. Отчищенная добела фреза снова врезалась в пласт. Лапы погрузчика задвигались, погнали породу на транспортер.

Забыв обо всем, Тимша восхищенно загляделся. Похожий на диковинно-чудовищного зверя, что жили, наверно, в те времена, когда вместо угля шумели тут доисторические дебри, комбайн врезался все глубже и глубже, прокладывал забой.

Когда вверху выступила осыпа́вшаяся сырыми комьями кровля, Волощук остановился.

— Давайте крепить! А то завалит…

Схватив ключ, Косарь точно не замечал растерянности новичка.

— Подтаскивай сегменты, не жди! Мамка подмогать не явится…

Тимша торопливо бросился к наваленным металлическим сегментам, принялся подтаскивать. Тяжеленные, они поддавались с трудом.

Спрыгнув с комбайна, Волощук подхватил поданное, легко поставил на предназначенное место.

— Умеючи и ведьму бьют! Видал? — усмехнулся он, задорно блеснув крупными, неровно подогнанными зубами. — А ты не стой на сквозняке, петушок, — простудишься…

Задумавшись, Тимша забыл, что он не в шахте, а в общежитии. Волощук перевернул скатерку другой стороной, достал посуду.

— Сходи кипяточку принеси, — сказал он. — Сейчас чай заварим.

— А чайник где?

Косарь смешливо фыркнул:

— Организуй!

Когда Тимша вернулся с кипятком, стаканы стояли уже на блюдечках, чайные ложки — рядом. Хлеб, масло, колбаса и сахар были припасены, наверно, у Косаря.

— Чайку оно не плохо, — достав сигарету, Волощук положил ее на столе — золоченым ободком к себе, стал заваривать высыпанное из пачки. По скулам расползлись красноватые пятна, будто внутренний жар пробивался наружу.

Отхлебнув из стакана, Косарь неожиданно поперхнулся, сунул его на блюдце.