Горюч-камень(Повесть и рассказы)

Нынешняя жатва для жителей Казачьего, как и для всех советских людей, была особой: фронт ждал хлеба. Солдаты, изгоняющие врага с родной поруганной земли, оставили косы своим женам, матерям и сестрам да еще детям. Вот и тут, за Косым верхом, были одни женщины да дети, да еще увечный кузнец Григорий, который, раздав крюки, сам встал во главе косцов.

— Ну, бабоньки, начнем! — сказал он, и лицо его словно бы помолодело. Он сделал шаг вперед деревянной ногой, и коса, описав полукруг в воздухе, срезала стебли желтой ржи; они покорно легли на стерню, словно золотые от солнца. И пошли за Григорием косцы, держа интервал, взмахивая в такт крюками: сначала бригадирка, за ней Настенка Богданова, следом Ульяна Лобынцева, Федосья Багрова с сыном да Домнуха Горохова. За взрослыми — ребята… Ряды выходили плотными — добрый уродился хлеб! Будет что и фронту отправить, и на семена засыпать, и людям на трудодни дать.

Над Веденеевым полем — ни облачка. Солнце, как начищенный медный таз, сияет, палит над головой. Косцы, разгоряченные и потные, стараются не замечать его, взмахивают и взмахивают крюками, временами отирая ладонями пот со лба.

Мишка уверенно шел, не отставая от взрослых ни на шаг. Правда, прокос у него получался уже, чем у них. Косу он отбил на славу, и стебли легко и неслышно валились на крюк, а с него в валок. Гоны были длинные, и Мишка, пока шел из конца в конец, успевал намечтаться вволю.

А вспомнилось ему последнее предвоенное лето, такая же уборочная пора, когда он с отцом ездил за Большой верх косить рожь. Косил-то отец вот таким же крюком, а Мишке он давал его лишь изредка — учил исподволь. Думалось ли тогда отцу, что совсем скоро его заменит вот на этом поле он, Мишка! И заменит с честью: если бы он увидел сына, то не устыдился бы за него. Венькиному отцу уже никогда не придется держать в руках косу, не ощущать тяжести литых колосьев на ладони. Да только ли ему не придется увидеть это хлебное поле и вон то яркое знойное солнце! И дед Веденей навсегда ушел из жизни, оставив свое имя полю, и Ленька, Мишкин дружок, и Петька… Многих своих хозяев ты уже не дождешься, родное поле!

…В то предвоенное лето уродилась хорошая рожь, и косцы, чтобы не тратить попусту время, ночевали прямо в поле. Намахавшись за день крюками, они спали под открытым небом, на ворохе свежей соломы. Мишка помнит, как отец ложился навзничь и, прежде чем уснуть, беседовал с ним. Там Мишка и узнал от отца всю его, а следовательно, и свою родословную.

— В нашем роду, Мишатка, все были земледельцы: и дед твой, мой отец, и мой дед, а твой, выходит, прадед сеяли хлеб, — говорил отец. — Тогда колхозов не было, наделы земельные имели, правда, не бог весть какие. Но землю все Богдановы любили, от нее не отрывались. И она за эту любовь кормила весь род…

А Мишка, слушая и прижимаясь к сильному плечу отца, думал, что и сам он тоже будет землепашцем, как все в его роду. Он научится и косить рожь, и молотить цепом. И вот он, Мишка, уже косит хлеба наравне со всеми, а отец незримо наблюдает за его работой. И наверняка доволен сыном — не срамит он богдановский род.

За день бригада смахнула большой клин ржи. Если так и дальше пойдет, то за неделю все Веденеево поле будет убрано. А там надо еще снопы вязать, в крестцы ставить, а потом свозить на ток и молотить. Работы непочатый край.

Такие беспокойные мысли одолевали Лукерью Стребкову. Сумеют ли они успеть и сжать и обмолотить хлеба до сентябрьских дождей? Цепами-то молотить не больно споро, промолотишь до «белых мух». «Завтра надо будет съездить в район, может, какую-нито молотилку выделят»…

Поездка Лукерьи в райцентр была удачной: через два дня в бригаду приехал потрепанный и часто чихающий ХТЗ и привез на прицепной тележке сложную молотилку. Тракторист немедля стал с помощью кузнеца Григория устанавливать ее на току. И вскоре молотилка была готова. Приводить ее в движение должны были пять лошадей, припряженных к длинным деревянным дышлам-водилам.

С косовицы были сняты несколько женщин и ребята. И вот настал день пуска молотилки. Свезенные с поля снопы высились скирдой рядом с молотилкой. Мишка взобрался на кожух шестереночной передачи в середине круга и, встав во весь рост, взмахнул кнутом:

— А ну пошли, гнедые и каурые! Но!

И лошади, натянув постромки, пошли по кругу, вращая вал. Ремень привел в движение барабан молотилки. Григорий развязал свясло, бросил первый сноп на приемную доску, и барабан, получив работу, натужно и громко загудел, отфыркиваясь соломой напополам с половой. Из желоба на землю потекла струйка зерна.

— Но, пошевеливайся! — погонял лошадей Мишка.

Молотилка ускорила темп, глотая сноп за снопом, ржаной ручеек превратился в сильную струю. Григорий едва успевал подавать снопы в жадно глотавший зев молотилки. Быстро росла груда соломы, медленно вырастал ворох зерна.

Мишка крутился в кругу, как бес, крутя над головой кнутом. Он то свистел и покрикивал на уже притомившихся лошадей, то начинал ласково их уговаривать:

— Но! Но! Залетные! Веселей ходи! Давай, давай, милые, живей!