Горизонт событий

Пальба террористов, громовой голос Жореса на Западе и звон кандалов на Востоке, отзвуки локальных революций и незадачливых войн создали такой шумовой эффект, при котором читатель газет, поддаваясь стихийной витальности, невольно вставал на сторону то одной силы, то другой, человеческий голос подпевал музыке нарождающейся революции. История строит свои расчеты в том числе и на звуке, на акустике, на вербальном восприятии, в имени Гаврилы Принципа отразилась звуковая история нескольких предреволюционных десятилетий, как колоссальная симфония в финальном аккорде. Из семи будущих смертников, подготовивших сараевский выстрел, Принцип выбран самой историей, чуткой к фонетической оболочке действительного. Остальные шестеро были не менее отважны и самоотверженны, но их имена слишком сложны для европейского слуха. Имя Гаврилы Принципа легко звучит на всех языках и уже несет в себе идею.

По-видимому, он родился весной 1894 года. Точная дата неизвестна. Приходский священник заносил в церковный Домовник рождения и смерти целыми списками, чтобы лишний раз не утруждать себя раскрыванием тяжелой книги. Гаврила был четвертым ребенком в крепкой зажиточной семье. Шестеро братьев его умерли в возрасте до десяти лет. В двенадцать лет мальчик поступил в сараевскую гимназию, стал лучшим ее учеником. Никто не знал, что он страдает приступами лунатизма. Никто не снабдил его серым агатом, чтобы излечить от этой изматывающей нервы болезни. Иногда он просыпался глубокой ночью, пронзенный странным ощущением, что вот сейчас, не меняя положения тела, стронется с места и поплывет в воздухе. Мальчик отталкивался руками от кровати, чтобы сделать круг по комнате... Собственное тело казалось ему невесомым, как лунный свет, который и поддерживал его над землей. Он видел предметы так, словно находился над ними на высоте нескольких метров. Это необычное видение потом сыграет свою роль в формировании его взглядов: идеи и предметы, слова и людей он будет воспринимать с заданной детским лунатизмом высоты, как будто тайно проплывает над ними в своей лунной горизонтали. Он жадно пролистывает книги, социалистические, националистические и анархистские брошюры, в революционной риторике он не видит самого себя, то есть из ее мнимых глубин не восстает юношеское эго, страстная жажда проявить себя в ярком поступке... Он — какой-то буквальный мечтатель, он и в самом деле мечтает об объединении и процветании Сербии, не облекая родину в свою иллюзорную самость, как другие его ровесники. Горячительные анархистские и националистические коктейли не кружат голову юноши, словам задан порядок будущего, в это он верит. Чистота прочтения, особая зоркость запрокинувших к нему свои плоскости предметов, развернувших перспективу в направлении родной земли, никакой возможности уклониться от поверхности, усеянной ультрапатриотической риторикой, как у лишенного век пленника, вынужденного все время смотреть на солнце. Его душа лишена самолюбия, этой защитной функции юной личности, на которую мир обрушивается всей своей тяжестью, позволяя лишь в двадцать — двадцать пять лет разглядеть скрытые во мраке слов корни мироустройства, приводные ремни истории, механизм личной и социальной выгоды, в просторечьи именуемый политикой. Тут еще и туберкулез.