Горизонт в огне

Дела пойдут как прежде, а пренеприятное воспоминание останется в прошлом.

Неделя или две.

Шарль снова заплакал. Несомненно, у него был самый лучший брат, о каком только можно было мечтать.

3

Во дворе больницы Мадлен побежала за врачом, крепко сжимая неподвижную ладошку своего сына. Ребенка со всеми предосторожностями уложили на каталку.

Профессор Фурнье без промедления настоял на том, чтобы Поля отвезли в смотровую, куда матери войти запретили. Последнее, что она увидела, были голова Поля и его растрепавшиеся кудри – она постоянно сетовала, что их невозможно пригладить.

Она вернулась к хранящим молчание Леонс и Андре.

Всех сковало оцепенение.

– Но… – спросила она, – но как же это могло случиться?

Леонс этот вопрос смутил. Достаточно было восстановить в памяти событие, чтобы понять «как», но Мадлен, по-видимому, этого пока сделать не могла. Она пристально посмотрела на Андре. Разве не ему следовало объяснить ей все? Но хотя физически молодой человек и присутствовал, мысли его витали далеко, он ускользал, больничная атмосфера его угнетала.

– Наверху был кто-то еще? – настаивала Мадлен.

Сложно сказать. На службе у Перикуров состояла многочисленная челядь, к которой следовало еще прибавить дополнительно нанятых на этот день. Поля толкнули? Кто это мог быть? Кто-то из слуг? И зачем совершать такое зло?

Мадлен не услышала, как пришла медсестра, чтобы сообщить, что для нее подготовили комнату на третьем этаже. Она была обставлена по-спартански – кровать, комод, стул – скорее как в монастыре, а не в больнице. Андре подошел к окну и смотрел на снующие по двору автомобили и кареты «скорой помощи.» Леонс заставила все еще рыдающую Мадлен прилечь на кровать. Сама она уселась на стул и держала Мадлен за руку до прихода профессора; когда он вошел, Мадлен как будто током ударили.

Она вскочила.

Теперь на нем был халат, но воротничок он не отстегнул, что придавало ему вид деревенского священника, случайно забредшего в больницу. Он сел на край кровати:

– Поль жив.

Удивительно, но все почувствовали, что это не такая уж хорошая новость и что дальше последует нечто, к чему необходимо подготовиться.

– Он в коме. Мы думаем, что он выйдет из нее в ближайшие часы. Полностью гарантировать этого я не могу, но, видите ли, Мадлен, дальше надо быть готовым к… непростой ситуации…

Она кивнула, ей не терпелось, чтобы ей объяснили наконец то, что ей следовало знать.

– Очень непростой, – повторил Фурнье.

Мадлен закрыла глаза и потеряла сознание.

Похоронная процессия выглядела впечатляюще. Катафалк двигался с удручающей участников медлительностью, но на тротуарах постоянно останавливались и глазели восхищенные зеваки. Правда, когда повозка равнялась с ними, они вздрагивали от неожиданности. Большая синяя комнатная занавеска, которая при дневном свете казалась слишком яркой, наваленные на гроб букеты, которые как будто пострадали не меньше усопшего, позвякивание колец о бортики катафалка – все это придавало процессии нечто легкомысленное, и Гюстав Жубер первым об этом сожалел.

Он шел во втором ряду, в нескольких метрах позади Шарля и Ортанс Перикур и их нескладных близняшек, которые пихали друг друга локтями. Даже Адриена Флокара, который в данных обстоятельствах вообще не имел ни малейшего веса, поставили перед ним, потому что Шарль воспользовался случаем, чтобы поговорить с ним о своем деле, о котором Гюстав, разумеется, знал все. Кстати, Гюстав знал почти все обо всех, в этом он был образцовым банкиром.

Это был костистый мужчина, высокий и худощавый, угловатый, широкоплечий, с впалой грудью, полностью отдавший себя миссии, которую почитал священной, – именно так представляют себе швейцарских гвардейцев. У него были светло-голубые глаза, он редко моргал, так что от его пристального взгляда можно было и растеряться. Он напоминал средневекового инквизитора. Он хорошо изъяснялся, хотя по природе своей не отличался болтливостью. Жубер обладал ограниченным воображением, однако очень твердым характером.

Патрон нанял его сразу после Инженерной школы, которую окончил и сам, именно там он подбирал себе сотрудников. Гюставу Жуберу не хватило малого, чтобы стать лучшим из выпуска, у него были большие способности к математике и физике. За исключением военных лет, когда его призвали на службу в штаб, потому что он свободно владел английским, немецким и итальянским, всю свою карьеру Жубер сделал в группе Перикура. Серьезный, очень работящий, расчетливый и лишенный скачков настроения, прекрасно подходящий на роль банкира, он быстро поднялся по служебной лестнице. Он всегда оправдывал доверие Перикура, вплоть до 1909 года, когда его назначили генеральным директором группы и наделили властью в банке.

Он часто вел дела, когда после смерти сына в 1920 году его патрон начал сдавать. Уже два года, как Перикур полностью выпустил из рук бразды правления, и Жубер пользовался практически полной свободой действий.