Горизонт в огне

Она время от времени писала ему записки, предлагала где-нибудь выпить чая. В жизни Андре Мадлен теперь перешла в разряд воспоминаний. Он хотел бы, чтобы она вообще перестала к нему обращаться, но она, вероятно, считала его частью своего полного сожалений прошлого, так необходимого ей, чтобы жить. Однажды он навестил ее. К счастью, Поль отсутствовал, квартира выглядела мрачной. У недавно обедневших, как и у нуворишей, все бросается в глаза. Его ранило то, что Мадлен разорилась, особенно на фоне его собственного взлета, ведь он помнил, что когда-то нуждался в ней. И это единственное, чего он опасался. Что она ему напомнит. Хуже, что она начнет везде об этом рассказывать, что пойдут слухи. Он достиг высокого положения не без того, чтобы у него появились многочисленные враги, которые будут только рады посмеяться над его прошлым «молодого человека на содержании». Припомнить ему все те месяцы, что он, ничего не делая, провел в доме Перикуров в роли любовника, которого поселяют на этаже, отведенном для прислуги… Как же сложно будет выкрутиться из такой ситуации! Поэтому он из осторожности изредка заходил к ней, оставался лишь самый минимум времени, лишь самый необходимый минимум. Мадлен никогда его ни в чем не упрекала, ни о чем не просила, нет, она просто хотела его видеть, немного поговорить с ним, она постарела, располнела, говорила о Поле, который вроде бы взрослел. Андре делал вид, что его интересуют и она, и он, и при первой же возможности придумывал какую-нибудь важную встречу, неотложное дело и сбегал, злясь на себя за то, что оказался в таком положении.

– Скажите, Жюль…

– Да?

Гийото высовывался к проезжей части, словно высматривал воображаемое такси.

– Мне предлагают… – решился Андре.

– А! Опять! Вы приобрели некоторую известность и вот уже считаете, что моя газета для вас не так уж и хороша!

– Дело не в этом.

– Да что вы, разумеется, в этом! Благодаря вам газета лучше продается, и вы считаете, что ваша доля – слишком скромна! Но знаете ли вы, что такое счета?

Гийото всегда держал в ящике несколько листов с колонками переправленных цифр, которые со всей очевидностью доказывали, что «Суар де Пари» ничего не приносит, а обходится дорого, что ему уже месяцами почти нечем выплачивать гонорары, что именно его энергии, то есть его личным средствам, все обязаны тем, что газета продолжает выходить, да что там я, она ж кормит сотни и сотни семей, мне духу не хватит выкинуть их всех на улицу, и т. д.

– Дело не только в деньгах, дело в принципе.

– Черт! И давно у журналистов появились принципы?

– Я достоин большего, чем то, что получаю!

– Ну так идите поищите в другом месте, я без гроша. Что вы хотите – кризис.

Андре сжал зубы. Его патрон прекрасно знал, что делает, – Андре известен, он получает выгодные финансовые предложения, но ни одна газета не имеет столько читателей, сколько «Суар де Пари». Уйти из этой газеты в другую, даже на более денежную ставку, будет для него движением вспять.

Выходит, он в ловушке. Андре начинал ненавидеть Гийото.

Время перевалило за полдень, но Леонс не торопилась.

Каждый раз, проходя мимо большого парадного портрета Марселя Перикура, она вздрагивала, бррр, этот тип на вас так смотрит, сверху вниз, строго… Жубер заплатил за эту мазню две тысячи франков, она бы ни гроша не дала. Он просил сохранить только эту вещь.

Когда встал вопрос о том, чтобы поселиться в доме бывшей подруги (или бывшей хозяйки, это как посмотреть), она распереживалась. Ее продолжали мучить угрызения совести, она хотела бы объясниться, но ей пришлось бы сказать столько всего… Да и женщина, в разорении которой она участвовала, не была, по всей видимости, готова выслушать ее доводы и согласиться, что они верны.

Леонс собиралась уйти, когда на первом этаже послышался голос Гюстава. Боже, что он тут делает, разве в такое время возвращаются домой! Она незаметно пробралась на второй этаж, подождала, пока он не пройдет в библиотеку, потом торопливо спустилась вниз, в кухню, и дернула шнурок звонка:

– Скажете мужу, что я ушла до его возвращения, хорошо?