Горькая полынь моей памяти (СИ)

  – Хорошо устроилась, – мама уважительно кивнула, оглядывая дочь с головы до ног. – Худая больно, модно так?

  – Модно, – немыслимо захотелось уйти. – Полкило докторской! – крикнула она продавщице и протянула купюру.

  – Без сдачи будет? – недовольно заворчала продавщица, похожая, как сестра-близнец, на тётю Аню – такая же дебелая, с оплывшим лицом, узенькими глазками, неаккуратно подведёнными карандашом, и короткой стрижкой пережжённых волос.

  – Есть, – Эля покопалась в смятых купюрах и протянула деньги. – Спасибо! – схватила колбасу, завёрнутую в пергаментную бумагу, и развернулась в сторону дома тёти Ани, прочь от цепкого, чужого взгляда мамы.

  – Ты погоди, – догнала мама уже на улице, вцепилась в локоть, того и гляди синяки останутся, Эля же, с отвращением смотрела на короткие, обкусанные ногти и грязь под ними. – Расскажи хоть, как живёшь?

  – Хорошо, – что ещё могла ответить Эля? Хорошо она живёт. Денег – целая куча! Кольцо обручальное, платье-футляр есть, и туфли-балетки - дорогущие, Зарима купила, пять тысяч стоят.

  Дороже только зимние сапоги, аж шестнадцать – немыслимая цена для обуви! Целыми днями смотрит в окно, ничего не делает, как столбовая дворянка из сказки.

  – А я плохо, – не отпускала руку мама. – Ноги, глянь, опухли снова. Давление то вверх, то вниз, то вверх, то вниз, а иной раз голову как схватит, как схватит, хоть ложись и помирай.

  – К врачу надо, – пробубнила Эля, выдёргивая руку.

  – На что к врачу ехать? – с претензией протянула женщина, выразительно смотря на Элю. – А если в больницу уложат, вообще, денег не напасёшься! Грибов прошлым летом, считай, не было.

  Эля подумала: чтобы грибы были – их надо собирать, сами в вёдра не прыгают. Встать потемну, надеть неудобные, на два размера больше, резиновые сапоги и идти в лес. Окрестности деревни местная малышня вычищает, уходить надо подальше, к обеду насобираешь и продашь. Подумать - подумала, но промолчала. Подумала, скроется за дверью, всё само решится. Не решилось.

  Мамка топталась у порога и заунывно тянула: «Э-э-э-эля! До-о-о-о-ча!» Что оставалось? Пришлось выйти, дать денег на поездку в Архангельск, в больницу, на врача, на лекарства… Знала Эля мамкины лекарства. В магазинчике, на верхней полке рядком стояли бутылки водки. Ассортимент не велик, зато самый дешёвый, а из-под полы можно было самопал купить – денег хватит неделю не просыхать.

  Эля посидела с час, таращась в окно, и решилась. Надо уезжать. Что ей в Мезене делать? На речку смотреть, тощую берёзу и грязь за окошком? В родную деревню не хотелось, от мысли вдохнуть запах дома детства начинало мутить, накатывала невыносимая тошнота. Не было у Эли больше родного дома, и никакого не было. Её дом остался там, где Дамир. А его она боялась пуще огня. Придёт? Сейчас придёт? Или сейчас? Страшно!

  Тётя Аня деньги за оставшиеся три недели не вернула – отдала задатком за дрова для баньки, наверняка соврала, но не докажешь. Только сказала: «Правильно, в большом городе скорее затеряешься, а кто тебя спрашивать будет – скажу, видать не видала». Первым же автобусом Эля отправилась в Архангельск, ещё не зная, что не вернётся в родные места, может быть, никогда в жизни. Не ведая, что через несколько часов от дома её детства с затхлым запахом грязи останется лишь обугленная труба и часть обгоревшей до старых брёвен стены.

  Отыскала Наденьку, подружку детства. Та искренне обрадовалась Эле, расспрашивала, где была, поступила ли в медицинский, откуда платье дорогое, фирменное. Рассказала, как на духу, с кем-то нужно было поделиться, молчать сил не было. Надя слушала, кивала, вздыхала, жалела подружку, а реветь не позволила, сказала – в слезах смысла нет, только морщины появятся. Эля страсть какая красивая, только отъесться нужно, синяки из-под глаз убрать, и заживёт лучше, чем в семье мужа. Сытнее, вольготнее, сама себе хозяйкой станет, как и принято у них, у поморов.

  Эля устроилась у подруги, деньги – снять отдельное жильё – были, но одной страшно. Город пугал, но сильнее она страшилась, что её найдёт Дамир. Придёт – что она скажет? Как в глаза посмотрит?

  Надя снимала трёхкомнатную квартиру на двоих с «приятельницей» Евгенией – женщиной старше тридцати лет, а то и под сорок, с поджарой, сухой фигурой, неестественным загаром и ярким, перманентным макияжем бровей и губ. Третья комната пустовала. Женя согласилась на постоялицу, тем более, Эля за свой угол исправно платила, убиралась, готовила. Нехитрые блюда, чему научилась у Файзулиных, а соседки ели и нахваливали.

  Эля быстро поняла, чем Надя и Женя зарабатывают на оплату трёшки и коньяк, которым угощали «гостей». Откуда деньги на еду и бытовые нужды. Временами хотела съехать, казалось – она только мешается, а порой страшно было. Иногда гости были тихие, пробирались в «апартаменты», так Надя и Женя называли свои комнаты, не выходили оттуда оплаченное время. А иногда орали, сквернословили, шатались по квартире, норовя проскочить в запертую, подпёртую стулом изнутри комнатушку Эли.