Горькая радость

— Тогда действуй, но не сломя голову, — посоветовала Эдда, стараясь не показать виду, чего ей это стоило. — Ухаживай за ней, как положено. Ее попытки держать тебя на расстоянии продлятся ровно до того момента, пока не сломается дверь в курятнике или на картофель не нападет уховертка. Грейс привыкла по каждому поводу обращаться к тебе. Так дай ей такую возможность.

В глазах Джека сверкнул огонь. Губы растянулись в тонкую ниточку.

— Да пошла она к черту! Мне плевать, пусть ее курятник хоть весь развалится, а ребята будут есть толченых уховерток! Она сделала из меня посмешище!

— Ты меня разочаровал.

— Вы, сестрицы, одна шайка.

— Разумеется.

Ее волчьи глаза взглянули на него с откровенной издевкой.

— Ты долго был для меня загадкой, Джек Терлоу. Но теперь она разгадана. Под роскошной оболочкой супермена оказалось соломенное чучело, безмозглое и бесхребетное.

Отвернувшись, Эдда подошла к женщинам; грудь ее вздымалась, словно она пробежала с десяток миль, преследуемая убийцей.

— Прощай, Джек? — спросила Китти.

— Уж лучше спать с огородным пугалом! С этим покончено.

Начало 1931 года ознаменовалось ужасным открытием: экономические проблемы не преодолены и продолжают тянуть страну на дно. Вояж Джеймса Скаллина в Европу еще более усугубил раскол в Лейбористской партии, и когда он вернулся в Австралию, оказалось, что его заместитель Джо Лайонс уверенно набирает очки, приобретая все большую популярность среди населения.

Чтобы порадовать Чарли, Китти старалась держаться в курсе политических событий, но очень скоро убедилась, что политика и те, кто ею занимается, ее совершенно не интересуют. Те из них, с кем ей довелось встречаться, казались Китти такими же скучными, как и большинство мужчин. Перхоть, отвисшие животы, плохие зубы, лысины с зачесанными на них волосами, носы, покрасневшие от частых возлияний, жирные пятна на галстуках — все это никак не располагало к симпатиям.

— Если бы радиоприемники имели экран, политикам пришлось бы несладко! — заявила она Чарлзу. — Избиратели видели бы тех, за кого они голосуют. Среди всей этой публики не наберется и горстки приятных людей, за которых хотелось бы отдать свой голос. Неужели их жены этого не видят?

— Но я бы тебя не разочаровал, — самодовольно произнес Чарлз.

— Верно, но, кроме Корунды, тебя нигде не знают.

Увы, это было правдой.

Чарлз чувствовал, что после смерти ребенка Китти сильно изменилась, и одним из симптомов было ее желание научиться водить машину. В этом он винил ее сестер, хотя в глубине души сознавал, что не прав. Сами по себе они были ему симпатичны, но только не в качестве своячениц.

Труднее всего было понять, почему Китти так остро реагирует на его вполне естественное желание оберегать ее, причем со временем ее раздражение только росло. К концу 1930 года она снова завела речь о беременности, а когда он стал возражать, мотивируя тем, что ей надо как следует восстановиться, она и не подумала принять его аргументы всерьез. Вместо этого она тайком пробиралась в его одинокую постель, а он был не в силах устоять. Китти ликовала, его же обуревали страхи.

— Чарли, я хочу иметь детей! — горячо убеждала его она. — Мне нужна настоящая семья, в этом я вижу смысл своей жизни! И не говори, что таким смыслом являешься ты, потому что это не так! У тебя на первом месте политика, на втором больница и только на третьем я. А у меня нет ни политики, ни больницы. Меня заточили в пустой мавзолей на вершине холма, а я хочу дом, где много детей! Не витрину, не выставку, а настоящий дом — ты меня слышишь? Дом!

— Так и будет, Китти, так и будет! Только подожди немного, не торопись, прошу тебя!

Перед Пасхой Китти пришла навестить отца и стала изливать перед ним душу:

— Я с этим даже к сестрам обратиться не могу. Мне нужно поговорить с кем-нибудь родным, но старше и мудрее, — говорила она, прогуливаясь с отцом по цветущему саду. — Остаешься только ты, отец, ведь ты так много повидал в жизни.

Сад буквально утопал в цветах — розы, астры, бегонии и огромные ромашки. Проходя мимо этого великолепия, пастор в очередной раз готовился врачевать раны своей вечно страдающей дочери. Как жаль, что Мод оказалась такой неразумной матерью, а ее дочь родилась столь редкой красавицей.

— Я весь к твоим услугам, Китти. Расскажи мне, что тебя тревожит.

— Меня мучает одна мысль, от которой я никак не могу избавиться.

Глаза Китти налились слезами.

— Я не должна была выходить замуж за Чарли. Нет, я его люблю, дело здесь не в этом. Но мне почему-то кажется, что это он виноват в моем бесплодии. Мы с ним просто не можем иметь детей.

Томас Латимер подвел дочь к скамейке и, усадив, опустился рядом, взяв ее руки в свои.

— Это Мод внушила тебе?

— Нет! Честное слово, папочка! После замужества я с ней ни о чем не говорю, даже когда она приезжает меня проведать. У нее что-то с головой, ты не замечал?

— Да, дорогое дитя, я об этом знаю.

— Нет, я сама так решила. Мы с Чарли не можем иметь детей, потому что не подходим друг другу.