Горькая соль войны

Я был командиром взвода, и никто бы мне не позволил сделать то, что я сделал, не спрашивая ни у кого разрешения. Бойцы не одобряли задуманного мной, но я был их командир, и они уважали меня. Трусом я не был, доппаек под одеялом не жрал, наказаниями не разбрасывался и в атаках не был позади других. Некоторым в рукопашных я спас жизнь. Поэтому они не отговаривали меня и отвернулись, когда в маскхалате я выбрался на нейтральную полосу. Все знали, что не сдаваться полез. Все понимали, что в случае возвращения меня ждет штрафбат.

Бог хранил меня, и к снайперу я подобрался со стороны немецких позиций. Если он и слышал меня, то даже предположить не мог, что русский будет действовать так нагло и открыто. И все-таки он увидел меня в последний момент и даже успел выбить из моей руки финку.

Некоторое время мы катались с ним на дне воронки, которую он облюбовал под свою боевую позицию. Он был намного сильнее, но во мне жила ненависть. Ненависть и память о Кате.

Я его загрыз. У него была вонючая, давно немытая шея. Кровь была горячая и немного солоноватая. Я сел, глядя, как бьется и дрожит его тело на дне воронки, поднял финку и отполосовал от его маскхалата кусок ткани, которым вытер свое лицо.

Лоскут сразу же покраснел.

В кармане у немца нашлись сигареты. Некоторое время я курил, прикидывая обратный путь. Неизбежный штрафной батальон меня не пугал. Быть может, это единственно возможное место для того, в ком проснулся зверь и умерла душа, которая позволяет человеку оставаться самим собой.

А зверю для охоты необходим простор.

Тихое дежурство

Коля Суконников пришел в милицию после ранения.

Форма стесняла его, он никак не мог привыкнуть к милицейской фуражке и плотной полотняной гимнастерке, слишком тесной в подмышках. Сегодня у него было второе дежурство, которое, как и первое, обещало быть спокойным. Район патрулирования у них был такой – уже после восьми народ забивался по домам и на улицу носа старался не казать.

Напарник – пожилой милиционер, которого в отделении все уважительно звали Никодимычем, неторопливо объяснял ему, пока подковы их шагов гулко отщелкивали шаги по ночной улице:

– Уголовные и в мирное время последние суки были, а уж теперь, когда все по карточкам стало… У меня соседка, трое ртов в семье, так у нее рабочую карточку вытащили в очереди. Вот убивалась бабонька! Моя воля, я их на месте бы к стенке ставил. А им суд, говорят, даже на фронт отправлять стали. Ну, ты, Коля, сам посуди, какие из них солдаты, если они только и умеют, что замок с ларька сорвать или подрезать сподтишка!

Он вдруг остановился, взмахом призывая Суконникова молчать.

Впереди был одноэтажный маленький магазин, перед которым на ветру покачивалась одинокая лампочка.

– Что? – севшим от волнения голосом спросил Суконников.

– Да не пойму, – сказал Никодимыч и расстегнул кобуру. – Тени какие-то в окне почудились. А кто в магазине ночью может быть?

– Ничего не вижу, – сказал Николай, добросовестно вглядываясь в слепую темноту окна.

– Вот и я не вижу, – сказал Никодимыч. – А ведь мельтешило что-то.

В маленьком дворике магазина стояли бочки, и у сарая высилась груда ящиков.

Замок на служебной двери со стороны двора был сорван.

– Вот, – удовлетворенно сказал Никодимыч. – Значит, не почудилось.

– Может, ушли уже?

– Как же, ушли! – хмыкнул Никодимыч. – А чью ж тогда харю я в окне видел? С фасаду они не вылезут, там все в решетках. Значит, на нас пойдут!

Он подобрался к двери, распахнул ее ударом ноги и крикнул:

– Эй, хевра! Выходи по одному! Руки за голову, оружие на землю!

Ему бы сбоку стоять, а так первый же выстрел из темноты магазина угодил ему в шею. Никодимыч засипел, хватаясь за рану рукой, и осел.

Суконников даже сам не заметил, как наган у него в руке оказался.

– Слышь, мусорок, – сказали из пахнущей старыми пряниками и соленой селедкой темноты. – Ты нас не видел, мы уходим. Годится?

– Вам теперь отсюда только в морг, – сказал Суконников, щупая шею напарника. Рука попала на что-то теплое и липкое. Кровь – понял Суконников.

Он засвистел.

– Кодя! – сказали в магазине. – Заткни этого соловья. Сейчас сюда вся мусорня сбежится!

Суконников уловил движение в сумрачном проеме и выстрелил.

В магазине кто-то вскрикнул.

– Ладно, мусор, – сказали из магазина. – Банкуй! Твоя удача, краснюк. Только не стреляй больше, мы сдаемся!

Из открытой настежь двери вылетел пистолет. По виду – немецкий вальтер.

– Свет в магазине включи, – сказал Суконников.

Он не обольщался. Приходилось ему брать немцев в блиндажах. Немцы разные бывают, один сразу сдается, другой для виду руки к небу тянет, а в это время его камрады из-за спины бойцов расстреливают. Да и Никодимыч, тихо хрипящий у стены магазина, к спокойствию не обязывал.

В слабо освещенном проеме показался верзила в солдатском обмундировании без погон. Это, конечно, ни о чем не говорило, полстраны в таком виде ходило, но вполне могло оказаться, что магазин грабили дезертиры, а этим вообще терять нечего было – трибунал им мог выписать билет только на одну станцию, конечную.