Горькая соль войны

Смотреть на падающую ракету не следовало. После того как она погасла, на несколько мгновений Гессель ослеп, и, чтобы снова увидеть поле перед окопом, приходилось исступленно вглядываться в обступившую тьму. В эти секунды всегда кажется, что на нейтральной полосе кто-то шевелится, медленно и неотвратимо приближаясь к окопам. И надо сдерживаться, чтобы не выпустить в пустоту короткую очередь из пулемета, ведь если ты потревожишь товарищей напрасно, тебе не избежать злого нагоняя от обер-лейтената Кухера, а быть может, и короткой зуботычины от фельдфебеля Майнца.

Гесселю хотелось курить, но курить в боевом охранении запрещено по все той же причине: неяркий огонек сигареты демаскирует солдата и лишает его возможности внимательно следить за нейтральной полосой. А русская разведка в последнее время вела активный поиск на передней линии, говорят, они уже утащили четырех солдат из второго батальона. Впрочем, и сигарет давно не было. Вместо сигарет у Гесселя был кисет с махоркой, взятый у убитого русского солдата. А крутить из русской листовки русскую же цигарку на ветру безнадежное занятие, сноровки у Ганса не хватало, чтобы не просыпать махорку на ветру. Да и затягиваться едким, раздирающим грудь дымом — сомнительное удовольствие, поэтому Гессель курил махорку, только когда уже совсем становилось невтерпеж.

Где-то у Волги вспыхнуло несколько ракет, донеслись далекие автоматные очереди и сухие разрывы гранат.

Мороз усиливался.

Хотелось в тепло.

На русской стороне играл аккордеон.

Ганс Гессель устал от войны. Ему хотелось в фатерлянд. Вернуться домой. Привести в чувство эту сучку Эльзу. Пока он гниет и мерзнет в этой варварской стране, она там спит с разными сопляками, которые и пороха не нюхали. Какой-нибудь сынок, которого папа отмазал от отправки на передовую. Невыносимо было думать, что они сейчас валяются в их с Эльзой постели, ходят не пригибаясь по улицам, и совсем не стыдятся, черт побери, того, что творят. Невыносимо было подумать, что где-то люди живут нормальной человеческой жизнью, пока он, Ганс Гессель, и его товарищи мерзнут в окопах. О, эта проклятая русская зима! И эти русские, которые с тупым упорством не хотели оставить город, от которого остались одни развалины. Зачем он им? Они все равно никогда не отстроят его заново. И совсем уже было непонятно, зачем этот город нужен фюреру. Не думает ли он, что с падением этого проклятого Сталинграда закончится война? Там, за Волгой, начинались необозримые степи. Русским было куда отступать, но эти фанатики цеплялись за каждую развалину, воевали без правил, стреляя из подвалов. Гитлеру следовало бы самому хоть на денек прилететь сюда, чтобы увидеть, в каких условиях живут и сражаются солдаты Железной армии.

На русской стороне играл аккордеон.

Наверное, артиллеристам следовало бы послать парочку метких снарядов, чтобы играющий на аккордеоне русский навеки забыл о своих музыкальных упражнениях. Тут скоро жрать нечего будет, уже дважды обер-лейтенант Кухер посылал солдат в овраг, нарубить немного мороженой конины. Какой-никакой, а горячий приварок солдату всегда нужен. «Вот так мы и выглядим, — подумал Гессель. — Грязные, оборванные, вонючие, небритые, мы сидим по окопам, и ничего хорошего впереди у нас нет. Жрем полусырую конину, бьем вшей в блиндаже, и не видно окончания всему этому. Дать покой может только смерть. Интересно, Эльза будет плакать или обрадуется похоронке? Помнится, она не слишком горевала, когда он уходил на фронт. Да и позже в письмах писала всегда одно: люблю, пришли посылку с русскими продуктами, милый, как мне хочется, чтобы ты прислал мне пуховый русский платок, дорогой, неужели у русских абсолютно нет губной помады и фильдеперсовых чулок? Ты ведь солдат, тебе все достается по праву победителя! Показать бы этой стерве, что нам достается по праву победителя!»

До смены оставалось чуть более десяти минут.

«Плюнуть бы на все, — с неожиданной яростью подумал Гессель. — Плюнуть и уйти к русским. И сдаться в плен. Уж там наверняка будет не хуже, чем в этих промерзших окопах. И там не надо опасаться, что тебя пришибет случайным осколком». Он смерил расстояние до русских окопов, которые находились у подножья кургана. Чуть выше окопов смутно белел бетонный короб дота, из которого русские пулеметчики устраивали время от времени дуэли с немецкими. До русской передовой было не более двухсот метров, иногда даже слышно было, как русские звякают ложками о днища котелков во время обеда. И это раздражало голодных солдат едва ли не больше музыки. Людвиг Фрайгот даже на полном серьезе предлагал сделать вылазку, чтобы отбить у русских полевую кухню еще до того, как русские поедят.

Тем, кого отправили во Францию, можно только завидовать. Уж им-то не приходится есть недоваренную конину!