Горькая соль войны

Немецкий гауптман сидел за столом, зверовато поглядывая на дымящийся котелок, и отвечал на вопросы. Он ничего не скрывал, да и нечего было скрывать — русские соединились на днях севернее Мамаева кургана, и немцы оказались в котле, откуда не было выхода. Умирать гауптман Гельвиг не хотел, ему хотелось вернуться домой, к семье, поэтому он предпочел сдаться в плен.

Сейчас он сидел перед русскими в жарко натопленном подвале, отвечал на вопросы и ждал, когда его станут кормить. Он не ел четыре дня. Два дня назад они нашли контейнер, сброшенный люфтваффе, и что же? В контейнере была пропагандистская литература и огромный пакет презервативов. Гельвиг, впрочем, считал, что презервативы могли бы пригодиться, если бы кто-нибудь из замерзающих в Сталинграде солдат хотя бы на полчаса оказался рядом с тыловиками, которые формировали этот контейнер. Другие тоже так считали. И пропагандистские брошюры могли пригодиться. Хотя бы для того, чтобы засунуть брошюры в жирные задницы тыловых крыс, которые считали, что имеют дело не с голодными людьми, а с культуртрегерами, несущими славянам свет истинного знания.

В кармане шинели у гауптмана была коробочка спиртовки. Очень удобная штука. Раскладываешь ее, зажигаешь в специальном углублении таблетку сухого спирта, и можешь вскипятить на ее голубоватом пламени стакан воды или разогреть банку тушенки. Вот только разогревать на этой спиртовке солдатам, оказавшимся в окружении, было нечего. День назад Гельвиг пробовал сосать таблетку сухого спирта. Но разве химией будешь сыт?

Гауптман ничего не скрывал, все, что он знал, давно перестало быть тайной, разве что незначительные детали, которые ничего не меняли.

Он хотел спать и есть. Нет, наоборот — поесть и лечь в бараке для пленных, чтобы забыться во сне. Он не спал уже трое суток.

— Ну хорошо, — сказал начальник разведотдела дивизии, пододвигая пленному котелок с кашей. — Можно сказать, мы все выяснили. Кстати, капитан, кем вы были до войны?

Гельвиг с сожалением оторвался от вкусно пахнущего котелка.

— Учителем истории, — сказал он.

— Бисмарк, кайзеры… Понятно, — сказал разведотдела, — что ж, у вас есть шанс стать хорошим педагогом. Когда вы вернетесь домой, вы сможете преподать детям не просто историю, но историю, в которой вы приняли самое непосредственное участие. Если только у вас хватит храбрости рассказать ее детям. Мы с вами частица этой истории, как все те, кто лег у подножья кургана.

Он выжидательно и косо глянул на пленного.

Гельвиг промолчал и снова взялся за ложку из нержавейки.

«Если вернусь, — подумал он, шаря взглядом по густому, сытному содержимому котелка. В каше плавала свиная тушенка. — Если вернусь, я им такое расскажу!»

И тут же подумал, что дети ему не поверят. Невозможно поверить в реальность того, что больше походило на миф, на страшную своей жестокостью легенду, в которой есть все, чему ужаснется человеческая душа, и не хватает лишь богов, умирающих в закопченных развалинах домов, и мертвых валькирий, неподвижно застывших в бескрайнем заснеженном поле.

Путь на Голгофу

Колонна пленных немцев растянулась до горизонта.

Заезженный машиной грейдер был скользким, пленные — одетые пестро и порою невероятно — спотыкались и скользили на утоптанном снегу. Лица пленных были угрюмы и серы, полны обреченности. Обмороженные, отупевшие от усталости, безразличные ко всему окружающему, они шли по заледеневшей дороге, шурша соломенными чунями, которые прислали из рейха вместо валенок. Вокруг раскинулись степные снега, серые от копоти, они смыкались с такими же тучами, низко повисшими над дорогой, поэтому, если смотреть на бесконечную колонну пленных сзади, казалось, что она движется на небеса. Над колонной, поддерживаемое выдохами тысяч мужских глоток, висело облако белесого пара.

С правой стороны дороги был воткнут в сугроб труп немца в серо-зеленой шинели и пилотке, надвинутой на уши. Рука немца указывала на запад, на груди его висела фанерка, корявые буквы на которой сообщали, что до Берлина две тысячи девятьсот восемьдесят пять километров. Пленные старались не смотреть на мертвеца. Пленным хотелось жить.

Их вели в лагерь под деревней Самофаловка.

Колонну сопровождали конвоиры в добротных полушубках, новеньких шапках-ушанках, валенках, а лица их скрывали маски-шлемы, предохраняющие от обморожения.

Конвоиры подгоняли пленных, заставляя их убыстрять шаг, и тогда труднее всего приходилось легкораненым, что замыкали колонну. Человеческие силы и без того небеспредельны, слишком много немцы оставили их в остовах городских зданий, поэтому, спотыкаясь и падая, изо всех сил стараясь держаться ближе к основной колонне, обессилевшие, тем не менее все больше отставали. А этого делать было нельзя.

Отставшие умоляли колонну не спешить, но их никто не слушал. Да и невозможно это было, ведь скорость движения устанавливал начальник конвоя, которой ехал впереди на повозке, запряженной чудом уцелевшими в голодном котле першеронами, когда-то таскавшими немецкие пушки.