Горькая соль войны

И Сапегин что-то хрипел невнятное — то ли пел, то ли клятву какую давал, то ли Бога просил быть поласковее к тем, кто остался на поле боя. Большую часть ночи жена Сапегина Зинаида сидела рядом с постелью, привычно вслушиваясь в невнятное бормотание. Мужик-то он был неплохой, хозяйственный, а что пил в День Победы — единственный день в году, так это и стерпеть можно было. Ранило мужика войной, на всю остатнюю поранило. И все-таки с этим можно было мириться — другие на фронте никогда не были и родились уже после воины, а пили каждый день. Зинаида сидела над мужем и вспоминала, как они до войны кончили школу и как на выпускном она была истинной королевой — в белом ситцевом платье, в модных босоножках, привезенных отцом из Сталинграда, и в белых же носочках с голубой каемочкой наверху. И Ванька Сапегин был в отцовом костюме, в белой рубашке, при галстуке и в штиблетах с лакированными носами. Она сидела над хрипящим мужем и тихо плакала, а когда уж ей становилось вовсе невмоготу от тоски и собственных несчастий, Зинаида Сапегина шла в горницу, доставала из-за иконы связку бумаг, перевязанных черной ниткой, и раскладывала на белой скатерти оставшиеся от матери затертые похоронки: на отца — Никодима Ивановича Голубева, на брата — Голубева Сергея Никодимовича, на другого брата — Геннадия Никодимовича, да на двух дядек — Григория Ивановича и Петра Ивановича, а больше в их семье мужиков не было.

О доблестях, о славе, о героях…

Телевизионный ведущий расспрашивал генерала, а тот с жаром рассказывал о сражении Великой Отечественной войны, участником которого он был.

Помнится, речь шла о жестоком бое в районе Сухой Мечетки на окраинах Царицына в самый разгар легендарной битвы.

Генерал помнил все. Прошло более пятидесяти лет, а он сыпал цифрами, вспоминал, откуда в тыл немцам вышла разведывательная рота и сколько пулеметов у роты было.

Он подробно рисовал ход сражения, рассказывал, как шли немцы и сколько у них было танков в сопровождении, даже помнил тот факт, что первый танк зажгли на правом фланге, где было две пушки-«сорокапятки».

Сановный ветеран даже проанализировал, какое значение схватка у безымянной высоты имела для общего наступления дивизии в тот день.

Телевизионный ведущий спросил, помнит ли он фамилию командира разведывательной роты, которая решила исход сражения, выйдя к немцам в тыл.

Генерал, когда-то бывший полковником, долго сопел, ерзая в мягком кресле, морщил лоб, вытирал красную лысину белоснежным платком, но фамилии командира разведчиков, убитого в том страшном скоротечном бою, так и не вспомнил.

Что говорить, в том бою у каждого из них были свои задачи.

Один должен был выйти в тыл немцам, завершая их окружение, получить две пули в голову и хрипеть, лежа на белоснежном снегу, окрашенном его кровью.

Задача второго была — собрать силы, определить слабые места немцев и спланировать операцию по их разгрому.

Для первого из них люди были товарищами, с которыми он жил и с которыми любил и ненавидел; друзьями, которых он хоронил, оставляя на могилах деревянные пирамидки со звездочками, вырезанными из банок с американскими консервами. Имена и фамилии тех, кто не дожил до победы, неумело и коряво выводились на досках от снарядных ящиков.

Для полковника люди воплощались в красные стрелки, которые безжалостными клещами готовы были сомкнуться на горле измученного и обмороженного врага.

Фамилии участников боя совсем ни при чем. Думается, что полковник не знал убитого командира разведывательной роты, который своей смертью обеспечил выполнение задачи, поставленной перед его ротой. Разведчик, скорее всего, тоже не знал фамилии полковника, который ради победы над врагом планировал возможную смерть своего подчиненного, у которого еще не было семьи.

В многотомной «Истории Великой Отечественной войны» я не нашел даже упоминания о случившемся бое.

У каждого своя память о битвах и сражениях.

Запоздалая награда

Дед вернулся из военкомата смущенный и достал из кармана коробочку.

— Вот, — сказал он. — Дали.

На ладони у него светился эмалью орден Отечественной войны второй степени. Награда искала его тридцать пять лет и нашла, когда он уже почти забыл о войне, если только можно забыть разрывы снарядов, рвущих тела в клочья, ужас и азарт атаки, бессонные ночи в окопах передового охранения, плен, чужеземную лающую речь, голод и тоску о Родине, куда ты уже не надеешься вернуться.

У деда было три жизни — первая довоенная, если не льготная, то хотя бы молодая, вторая — спрессованная в пять лет войны и похожая на осколок снаряда, топорщащийся в разные стороны неровными зазубринами, и третья — нелегкая послевоенная жизнь, в которой энтузиазм был необходимым для выживания средством, как нитроглицерин для сердечника.

Дед сидел, разглядывая орден, потом поднялся и пошел прятать его в сундук, где лежали его другие награды. Их я увидел только после смерти деда — Синякина Василия Степановича.

Настоящие фронтовики скромны.