Горькая соль войны

Бывший оперуполномоченный уголовного розыска, а ныне лейтенант Красной Армии Иван Николаевич Шарун, попавший в госпиталь по случаю ранения, бродил по саду. Грудь уже не болела, только когда он делал резкое движение, что-то отзывалось внутри тупо и ноюще, но врачи сказали, что это остаточное явление и скоро оно пройдет. Кончалось лето, в листве деревьев уже высвечивалась желтизна, а на разлапистых грушах повисли маленькие коричневые и желтые кисло-горькие, вяжущие рот плоды. За столиком у входа в здание выздоравливающие играли в домино. Госпиталь расположился в здании средней школы, поэтому под деревьями громоздились парты, вынесенные, чтобы освободить место для кроватей. От Волги, которая была рядом, доносились сиплые пароходные гудки. Здесь пока еще ничего, кроме редких бомбежек, проходивших стороной, не напоминало о войне. Если бы Шарун находился не в госпитале, где каждый день кто-то умирал и где, за нехваткой бинтов, стирали и пускали в употребление уже послужившие для перевязки, Иван Николаевич легко мог считать, что он лежит в обычной больнице с чем-то вроде простуды.

— Товарищ больной! Товарищ больной! — от дверей спешила медсестра Клава Садыкова. Природа щедро наделила ее всем женским, однако при взгляде на девушку казалось — в самый раз. Не один из выздоравливающих пытался подбить к соблазнительной медсестричке клинья, но Клавочка была девушкой строгих правил и ничего лишнего себе не позволяла. Вот и выходило, что выздоравливающим оставалось лишь облизываться на щедрые Клавочкины формы. Некоторые особо бойкие намекали, закатывая глаза, на свои особые отношения с симпатичной медсестрой, но им никто не верил, все знали, что у Клавочки есть жених, который воюет где-то под Ростовом и почти каждый день шлет ей письма.

— Товарищ больной! — сказала Клавочка. — Мне на вас показали. Вы ведь старший лейтенант Шарун, верно?

— Так точно, — шутливо сказал Иван Николаевич. — Вас не обманули. Только не старший лейтенант, а просто лейтенант. И не больной, а раненый.

Лейтенанту исполнилось двадцать три года, и на Клавочку он тоже засматривался, но с тайным сожалением и осознанием безнадежности своей влюбленности в нее. Ему в зеркало не надо было смотреться, он про себя и так все знал.

— Ой, да это все равно. Вас в управление НКВД вызывают, — сказала Клавочка. — Сказали — срочно.

Она помялась и сообщила:

— Начальник госпиталя сказал, чтобы вы свою форму у каптерщика получили.

— И куда я в своей гимнастерке? — подумал вслух Шарун.

В последнем бою его ранило в грудь двумя пулями, поэтому даже не хотелось думать, как она, эта гимнастерка, выглядит.

— Да вы не волнуйтесь, — сказала медсестра. — Гимнастерку вам другую дадут.

Вздохнула и печально добавила:

— Есть из чего выбрать!

Не нравился Шаруну этот вызов. Сам он нацелился на фронт, по возможности в свой батальон, а тут — были у него такие предчувствия — не фронтом пахло. Нет, против своей прежней работы Шарун ничего не имел, более того, считал ее своим призванием, но сейчас все решалось на фронте, поэтому отсиживаться в тылу, когда другие воюют, Шарун считал непозволительным.

С Волги дул прохладный ветерок, над зелеными дубовыми рощами левого берега ходила тройка истребителей. Крит заманчиво желтел песком. Здание НКВД находилось на правом берегу неподалеку от мельницы Герхарда, расположение его Шарун еще не забыл. Не так давно милиция была объединена с госбезопасностью, причин такого слияния Шарун, честно говоря, не понимал да и не особенно размышлял над этим — начальству виднее.

В кадрах на чужую гимнастерку, надетую Иваном Николаевичем, посмотрели неодобрительно, но ничего не сказали.

— Шарун? — сказал молодой кадровик с палочкой. — О тебе уже спрашивали. Тебе в кабинет Лобанова на третьем этаже. Там объяснят.

На третьем этаже на стене рядом с кабинетом Лобанова висел плакат «Поможем фронту кровью! Товарищи коммунисты и комсомольцы, сданная вами кровь — это спасенная жизнь бойца РККА!».

Лобанова Шарун немного знал, сталкивался с ним, когда в Калмыкии банду Эркена Касымджанова громили.

Лобанов его тоже узнал.

— Иван Николаевич! — он крепко сжал ладонь Шаруна. — Как самочувствие?

— Нормально, — сказал Шарун. — Скоро на фронт.

Лобанов сразу стал серьезным.

— Фронт подождет, — сказал он. — По запросу наркомата ты откомандирован в распоряжение нашего управления. И не спорь! — пресек он возражения Ивана Николаевича. — Все на фронт рвутся. А ты поверь, здесь иной раз похлеще, чем на фронте, бывает! Работать не с кем — либо старые пердуны остались, либо совсем сопляков дали, которые не знают, как наган снарядить. Остальных подчистили. У нас тут дивизия НКВД формируется из местных ребят. Спасибо, что пока их на патрулирование по городу выделяют и для спецопераций. Воронов уже стонет, веришь, в иных отделениях милиции по два-три сотрудника осталось, но его и слушать не хотят.

Воронов был начальником управления НКВД по Сталинградской области.

— Я в тылу не останусь, — твердо сказал Шарун.