Горькая судьбина

Матрена (махнув рукой). Не знаю, кто уж с кем у них заговаривал... Глупая да старая тоже ныне стала... Этта вот по осени болесть-то эта со мной была, так и остатки все иззабыла; а тоже помню, как он в те поры впервые в избу к нам пришел... Я на голбце лежала, соскочила. "Здравствуйте, говорю, ваше благородие!" А Лизунька-то что-то у печки тут возилась. "Здравствуй, говорит, старуха", и прямо к ней. "Твоими бы руками, Лизавета, надо золотом шить, а не кочергами ворочать. Ишь, говорит, какая ты расхорошая". А она, пес, стоит да ухмыляется ему. Я сглупа тоже поклонилась ему. "Благодарим, говорю, батюшко, покорно за ваше ласковое слово..." С этой, что ли, поры у них и пошло, - прах их знает!

Спиридоньевна. Много у них места-то, баунька, и без твоей избы было. В позапрошлую жниву барская помочь была, коли помнишь... Барин целый день-деньской у Лизаветы с полосы не сошел, - все с ней разговаривал.

Матрена (разводя руками). Ну вот!

Спиридоньевна (продолжая). Да, а тут как пошабашили, народ тоже подпил: девки да бабы помоложе, мало еще, кобылы экие, на полосе-то уходились, стали песни петь и в горелки играть. Глядь, и барин к ним пристал: прыгает, как козел, и все становится с твоей Лизаветой в паре и никак ладит, чтоб никто ее не поймал. Дивовали, дивовали мы в те поры: "Чтой-то, мол, это, матоньки мои, барин-то уж очень больно Матренину Лизавету ласкает?"

Матрена. Ничего я, мать, не знала и не ведала... Слеп, видно, материнской-то глазок на худое в детках. Как бы не у матери родной, а у свекрови злой жила, так не посмела бы этого сделать. Хошь тоже много спасибо и добрым людям: подвели, может, да подстроили...

Спиридоньевна. Один у нас, голубонька, добрый человек, злодей наш бурмистр Калистрат Григорьич; вся деревня голосит теперь о том, не зажмешь рты-то. Кому теперь, окромя его, наустить господина на женщину замужнюю, а теперь, ну-ко, экими своими услугами да послугами такую над ним силу взял, что на удивленье: пьяный да безобразный, говорят вон дворовые, с праздника откедова приедет, не то, чтобы скрыться от барских глаз, а только то и орет во все горло: "Мне-ста барин все одно, что младший брат: что я, говорит, задумаю, то он и сделает..." Словно, мать, колдовство какое над ним сотворил, - право-тка!

Матрена. Ну, матушка, мудреное ли это колдовство: человек умный, богатый да лукавый! В те поры, как с злодейкой-то моей это приключилось, он приходит ко мне. "Матрена, говорит, у тебя баба без мужа понесла; мотри, чтобы она над собой али над ребенком чего не сделала, - ты за то отвечать будешь". Я так, мать, и ахнула, ничего того не думаючи и не ведаючи; а она, псовка, и входит на эти слова. Я было накинулась на нее, а он на меня затопал. "Не трожь, говорит, ее; сам барин про то знает и простил ее".

Спиридоньевна (взглянув в окно). Едут, баунька, едут!..

Матрена. Ну вот, слава те, царица небесная! Стать было: с хлебом и с солью тоже стретить охота. (Берет со стола хлеб и становится против дверей.)

Спиридоньевна (продолжая глядеть в окно). Рядом, баунька, Ананий-то Яковлич с Лизаветой сидят. На-ка, глянь, под руки ее высадил; таково ласково; ничего еще, сердешный, видно, не знает!

ЯВЛЕНИЕ II

Входят Ананий Яковлев в сибирке хорошего сукна,

Лизавета и дядя Никон с кисой на плече.

Дядя Никон. Вот те, бабушка, купца питерского привез!.. У меня лошадь важная: сто пудов вали на нее, свезет, - верно!

Ананий Яковлев сначала помолился перед образом, потом

поклонился три раза матери в ноги и, приложившись к

иконе, поцеловался с ней.

Матрена. Здравствуй, батюшка, сокол мой ясный!

Дядя Никон. Кланяйся, брат Ананий Яковлич, и мне в ноги; сделай и мне это почтение... (Берет от Матрены хлеб с солью.)

Ананий Яковлев (слегка улыбаясь). Что ж, отчего? Можем-с!.. (Кланяется дяде Никону вполспины, потом целуется с ним.)

Дядя Никон. Вот это, брат, так... ладно... Стариков, брат, уважай... На стариковском, значит, разуме свет держится, аки на китах-рыбах, - верно!

Ананий Яковлев (жене). Возьмите уж и вы-с!

Лизавета, конфузясь, берет хлеб с солью; Ананий Яковлев

кланяется ей в ноги и потом целует ее.

Матрена (толкая дочь). Поклонись, дура, сама-то ему в ноги!

Лизавета кланяется;

Ананий Яковлев поднимает ее и опять целует.

Спиридоньевна (жеманно). Здравствуйте, батюшка, Ананий Яковлич, какой нарядный да хороший стали! Как живете-можете?

Ананий Яковлев. Ничего-с: поманеньку, бог грехам терпит... (К дяде Никону.) Одолжите, пожалуйста, на минуточку кису-то.

Дядя Никон (сбрасывая с плеча кису). На-те вот вам черта-борова какова... Девки и бабы... значит... иди сюда, лапки! Всем будут подарки...

Ананий Яковлев (вынимая из кисы драдедамовый платок и подавая его матери). Пожалуйте-с!

Матрена (целуя его в локоть руки). Ай, батюшка, благодарствую, красавец мой бриллиантовый!

Спиридоньевна. Ну вот, баунька, настоящий тебе старушечий: к лицу будет... оченно пойдет.

Матрена. Нешто, мати!.. Наряжают да ублажают меня, а я, старая, и поблагодарить-то не умею как хорошенько.

Ананий Яковлев (вынимая из кисы кусок шелковой материи и подавая его жене). Это для вас теперь... Пожалуйте-с!..