Горькие шанежки(Рассказы)

У родничка уже сидел юркий трудяга поползень. Попрыгав на кучке песка, он повертел приплюснутой головой с крепким клювом и прыгнул на край банки. Ребятишки видели, как птаха жадно припала к блестевшему пятну воды, а потом плюхнулась в нее и затормошилась, взбивая брызги.

— Вот гад! — прошептал Петька. — Напился, а потом купаться залез… А другим чо?

Но поползень уже опять выпрыгнул на кучку и с торжеством просвистел: «Цвить-я, цвить-я!». Варначатам в его бесхитростном пении слышалось утверждающее и зовущее: «Пить здесь, пить есть!».

И, словно откликаясь на этот зов, из кустов выпорхнул малюсенький королек, потом появились жаворонок и ярко раскрашенная птичка с желтым брюшком. Суматошась, они припадали к воде, пили и, отходя, начинали прихорашиваться.

После других прилетел и голубь. Он опасливо огляделся, покачивая головкой, подобрался к банке и, не обращая внимания на мелюзгу, начал пить. Напившись, тоже отошел в сторонку, встряхнулся, распушив перья, и проворковал, может, подзывая голубку.

Шесть серых глаз с восторгом смотрели на птиц, радуясь своей смекалке и делу проворных рук.

Чуть погодя Амос заворочался, негромко сказал:

— Пошли… Сено само сгребаться не будет. Поднявшись, три работника скрылись за гребнем косогора. А внизу, за их спинами, сверкала, отражая солнышко, собранная в банку вода.

ЖАРКИЙ ДЕНЬ

Июль — безветренный, сухой, знойный…

Солнце печет так, что утром скошенную траву после обеда уже собирают в валки и укладывают в копны. Над железной дорогой переливается дрожащее марево, а воздух густеет от запахов мазута, горячего балласта и шпальной пропитки.

Жара целыми днями держит ребятню полустанка и деревни на озере. До самого заката с воды доносятся крики, смех, всплески…

На утоптанном травяном берегу, в сторонке от купающихся, животами вниз лежат неразлучные Цезарь и Матвей из деревни. Одному уже семь лет, другому — десять. Оба загорели до черноты, оба с облупленными носами.

Ребятишки лежат голова к голове, задумчиво покусывая травинки и вяло переговариваясь. Вот Цезарь увидел среди разъездовских купальщиков белобрысого мальчишку и сообщает другу:

— А на станцию тетка-новоселка приехала…

— Знаю, — отзывается Матвей.

— Знавала…

— Вот и знаю! Она с запада приехала, где немцы сейчас. А тут будет дежурить по станции.

— А с кем она приехала, знаешь?

— Две девчонки с ней и мальчишка. Да он, вроде, здесь со всеми купается.

Цезарь обескуражен осведомленностью друга.

— Зато их фамилию не знаешь, — помолчав, говорит он.

— А зачем она мне?

— То-то, — оживляется младший. — А фамилия их — Чердымовы, вот! Эта тетка записывала своих гавриков в школу, я и слышал, как она Нине Васильевне говорила…

Не отрывая подбородка от сложенных кулаков, Матвей покосился на довольного Цезаря, но промолчал.

И опять мальчуганы лежат тихо, спинами и пятками чувствуя жар солнечных лучей. Но Цезарь не может долго лежать просто так. Сморщив нос, он щурится в дальний конец озера, на широкое зеркало воды и, не отрывая взгляда, резко опускает голову к траве. Полежав так, опять поднимается, смотрит и снова резко опускается, улыбаясь. Матвей смотрит на него.

— Ты чего?

— А небо в озеро падает.

— Как… падает?

— Смотри. — Цезарь опять опускает мордашку, морща лоб, целится взглядом вдаль. — Если вот так глядеть, небо совсем близко становится, и там вон, в конце, в воду падает. Теперь и облако из озера выпирается… Как копна из покоса.

— Ну?

Цезарь поднял голову и лицо его посветлело.

— А вот так смотреть, все не так получается. Вода уже не сходится с небом. Теперь оно аж за тем берегом, далеко…

Матвей тоже смотрит на озеро. Но он лежит лицом к его ближнему концу, и в воде с этой стороны торчат головы ребятишек. Тут взбиваются фонтаны брызг и вообще вода неспокойна. Матвей опускает голову, нехотя говорит:

— Это только обман зрения…

— Знавала-задавала… — Цезарю хочется расшевелить друга. — Обма-ан… А скажи, куда туманы деваются?

— Какие туманы? — не понимает Матвей.

— Наши, какие… Вот вечером над озером, над всей Безымянкой туман собирается. Густой, белый, как молоко. А утром встанешь — его не видать…

— Пораньше вставать надо, — усмехается Матвей. — А то храпишь, пока бабка с кровати не стащит.

— Вста-авать… — тянет Цезарь с обидой. — Скажи, сам не знаешь…

— Я-то знаю. — Матвей некоторое время молчит, разжигая нетерпение Цезаря. — Туман вверх уходит и становится облаками.

Цезарь смотрит на Матвея, на небо, по которому высоко и вольно передвигаются большие белые облака. Они толсты, взбиты клубами, отчего кажутся тяжелыми, крепкими.

— Не-ет, Матюш, — сомневается Цезарь. — Туман толстым таким не бывает. Ты придумал, что он поднимается?

— Ничего я не придумывал. Про это даже примета есть. Если туман вверх пошел, значит погода будет хорошая, а если на землю ляжет — польет дождь. Нам про туман и Нина Васильевна рассказывала.

— Че же она рассказывала? Ты сам посмотрел бы. Вот вечером туман далеко-далеко над падью тянется, ровненько… А наверху что? Кто же его в такие кучи сгребает?

— Хто-хто… Дед Пихто, — отбивается Матвей. — Он сам, когда поднимается, на куски рвется.