Горькие шанежки(Рассказы)

— Этот раз в Узловой с Семушкой свиделся. И подрасти, вроде б, совсем не подрос малец, а вот уже токарничать собирается в паровозном депо. На токаря-монтажника учится.

— Поди, из-за станка и не видно? — покачал головой Калиткин. — Еще и не жил парень, а уж лиха хватил…

— Вырастет! — уверенно сказал Шарапов. — Крепче будет.

И опять мужики замолчали.

— Дожили, черт побери, — усмехнулся Калиткин. — Одни ботинки втроем разделить не можем. Кто б мог подумать, что таким делом всурьез заниматься буду?..

Они переглянулись, разом перенесясь в недавнее былое, вспомнили, как перед праздниками накрывали столы, как одевались и обувались в довоенное время. Тогда связками можно было брать и ботинки, и сандалии, и модные туфли из белой парусины. Тогда и премии давали отрезами, и вагон-лавка приезжала с товаром…

— Ничего… — сказал мастер. — Вот совсем поприжмут их наши, кой-кому потяжельше задачку решать доведется. — Он поднял голову, глянул на Слободкина. — Слушай, Яков! А давай твоим пацанам эти ботиночки вырешим, а? Я же сам видел, как твой младший по снегу босиком…

Слободкин поднял глаза, задумчиво и с недоумением посмотрел на мастера.

— Ты, Петрович, это всурьез?

И сокрушенно повертел головой, — как, мол, можно было такое сказать. Раз доверено других наделять, стало быть, можешь и себе гребануть? Как потом людям в глаза смотреть?

Конечно, с какого боку ни пересчитывай сыновей, пятеро их. Старшему, Кольше, — пятнадцать годов, последнему, Стеньке, — только пятый. Но, опять же, Кольша с Серегой в Узловой уже, в интернате, а там какой ни жидкий суп, а дают. Значит, трое остается. Но и сам же он с ними, и жена Степанида. И оба работают на пути. Живет у них старуха на иждивении, так она главный генерал в доме, незаменимый помощник.

Ясное дело, с обувкой, с одежкой сейчас туговато. Как и всем. Но у них на стайке под матицей еще старая шкура от теленка висит. Ее чуть поддубить, поразмять — и такую обувку выкроить можно — на все лето ребятам хватит.

Нет, нельзя ему, профсоюзному голове, о наркомовских ботинках думать. Есть кто и победнее живет.

— Слушайте, братцы, — вдруг громко заговорил Калиткин. — Всех перебрали, аж башка раскалывается, а ведь если по справедливости решать, ботинки эти Чердымихе вручить нужно.

Слободкин и Шарапов глянули на него с интересом.

— Почему ей, спросите? Давайте по порядку рассуждать… Человек она вакуированный с западу, с-под немца вывезена. Мужик ее воюет, и где он теперь — неизвестно. Рабочая карточка на всех одна, а в семье-то три иждивенца. Свои парень и дочка, да, заметьте, еще девка приемная. По всему, мужики, козыри за нее получаются…

Шарапов переглянулся со Слободкиным, досадливо крякнул:

— Это как же мы сразу про нее не подумали, а?

— Видишь, новый она у нас человек, — отозвался Слободкин, тоже виноватя себя за промашку.

И все подумали про Чердымиху. На полустанке она, верно, недавно, одну зиму всего. Но и здесь уже беду испытала, натерпелась страху после крушения. А приехала вон откуда, из-за самой Волги. Там тоже на железной дороге работала, дежурной по станции, да немец ту дорогу отсек. Поехала с детишками на Дальний Восток, к родителям мужа, что в Узловой жили. Через огонь пробивался последний тот эшелон. И все ж догнали стервятники, накрыли состав. Соседскую семью убило бомбой, в живых только Люба десятилетняя осталась. Чердымиха девочку с собой забрала. Приехала, а тут старик — свекор ее — возьми и помри. Пошла Чердымиха устраиваться, ее сюда и направили. Тут и работа, и все же огородик имеется. А при своей картошке да на капусте еще как воевать можно…

— Ей-богу, Чердымихиным малым ботинки надо дать, — совсем убежденно сказал Калиткин. — Я тоже всех перебрал. И своих, движенских, и путейцев… Ну, мою семью опускаем. Прюнька и Толик — двое всего. Живем, держимся. Нинку дежурную тоже поминать нечего, холостячка еще. Возьмем Чалову Катерину. Тут вопрос, кажись, есть. Ленька и Титок у нее на руках. Но второй парень не в счет, ему эти ботинки до колен. Леньке передать? Но все ж Катерина работает, иждивенцев, выходит двое при ней…

— И помогали им, не раз помогали, — негромко заметил Шарапов.

— Я тоже думаю, что с Чердымихой осечки не будет, — поддержал Слободкин. — Тут же глядите, что еще получается. Она человек у нас новый, вроде как бы сторонний пока, а мы вот вырешим обувку ее детям — и стало быть поймет Чердымиха, она для нас такая, как все…

— А еще и другой каталог есть, — рассуждал Калиткин. — У нее малые в таких летах, что ботинки эти каждому по ноге будут. Могут даже по очереди носить. Чего лучше?

— Тогда пусть так и будет. — Шарапов закрыл коробку с ботинками и протянул ее Слободкину. — Завтра, как соберется собрание, вручишь подарок. Так верней будет: когда при всех — никто слова против не скажет.

Слободкин сунул коробку под руку, взял со стола лампу, поставил ее в путевой фонарь, и мужики выбрались в беспросветную холодную круговерть.