Горькие шанежки

Сперва работалось легко, но часа через два разговоры в цепи затихли. Было слышно только шарканье ног о жесткую щетку стерни. Еще погодя поле стало казаться слишком уж длинным, рядки бесконечными. А колоски на полегших, подрезанных стеблях лежали часто, и за каждым нужно было наклоняться, захватывать в горсть и, не разгибаясь, запихивать в мешок. Мешок, вроде бы незаметно, наполнялся, оттягивал лямку, и приходилось относить колоски в общую кучу, а потом возвращаться в цепь.

Нет, не простой оказалась работа… А тут еще холодный ветер, шибко уж вольный на раскрытой ладошке поля. И дождик то и дело принимался моросить. Как же не хотелось чавкаться по мокрой стерне! Но ребятишки выходили и на третий, и на пятый, и на седьмой день. А с ними, в светлый ли час или в пасмурный, становилась в цепь Нина Васильевна.

Учительница совсем уже старенькая. Жила она в деревне еще со времен ликбеза. Тут и мужа, на бугре за школой, схоронила, одна двух сынов подняла. Потом уехали они жить в город, бывали наездами. И летом сорок первого обещались приехать, да не довелось. Оба ушли на фронт и — что страшно — полегли в первый же год…

Нина Васильевна и прежде не закрывала свой дом от людей, а в горе и вовсе без них не могла. Жила, как все, трудно; все куда-то тянулась, будто за головами, за чужими судьбами видела свою главную цель, к которой хотелось успеть поскорее. Она и в цепи нет-нет, да вперед других вырывалась. И сама до кучи свой мешок относила. Когда отдыхали, говорила ребятам, что нельзя им тут отступать: земли худые, урожаи слабые, и каждый колосок на счету, а колхоз должен выполнять государственные поставки.

За учительницей и ребята тянулись, обгоняли друг дружку. Когда работу, наконец, закончили и подбили бабки, вышло, что лучше других старался Ваня Колесин. Этому все подивились… Ладно бы Митяй-второгодник всех победил, проныра Петька Варнаков или деревенский Демка Пронов — крепкий, как дубок, а то — Ваня, которого и в цепи-то не сразу заметишь.

Тихий, робкий, смугловатый с лица, он всего на свете стеснялся. Даже своих рук с бородавками, повылазившими неизвестно с чего. Не любил он громкого разговора, озорства, шумной игры. Потому больше в сторонке от сверстников держался, ближе к слабым да малым. Придут ребята на озеро, разденутся и давай бултыхаться, дурачиться, а Ваня опять в стороне. Сидит тихонько и лепит из глины фигурки разных зверей, человечков.

Больше всего на свете любил он рисовать. Как попадет ему в руки лист чистой бумаги, так он начинает выводить едва видимые, непонятные даже сначала штрихи и черточки, а потом вдруг четко проступает то голова человека, то лошадь, а то самолет, белка на ветке или танк, идущий по склону бугра.

Прошлой зимой через деревню ехали в Узловую охотники из тайги. Везли на санях обледенелые туши диких коз и сохатых, а в большой клетке — живую рысь. Пока охотники отогревались за чаем в доме своего товарища Романа Пронова, все ребята сбегали на рысь поглядеть. И Ваня не удержался. А потом нарисовал зверя в своем альбоме. На рисунке рысь глядела из клетки с такой тоскою в глазах, что всем становилось жалко вольного зверя.

Нина Васильевна посмотрела рисунок, погладила Ваню по голове, сказала:

— Талант! — И добавила с легкой радостью: — Учиться тебе надо бы, Ваня…

Ребятишки подивились таким словам Нины Васильевны. Куда еще Ваньке учиться, если он и так одни пятерки таскает? Вот Митяю — это да, надо учиться. Он по лишнему году и в первом, и во втором классе сидел. А теперь в третий по второму разу ходит, и опять дело у него не лучше идет. Пока объясняют ему, в который уж раз, задачку, уже и первоклассник Пронов Тарас начинает руку тянуть, Митяю подсказывать. А тот только сопит. Руку на парту выложит — она поперек всей парты, в обхвате почти что мужицкая. Ноги так и вовсе с трудом умещаются, и голова выше всех остальных торчит.

Слушая, как сумрачно молчит Митяй у доски, Нина Васильевна говорила, вздыхая:

— Эйнштейном, Дмитрий, тебе не бывать… Хоть бы рос ты поскорее да к какому делу пристраивался.

Бороться с Митяем или наперегонки бегать мало кто из ребят соглашался. Вот и на поле выходя, многие думали, что уж тут-то Митяй всех обставит. А вот гляди — сам он отстал от малого чувашонка. И не ему, а Ване при всей школе колхозный председатель вручил премию — коробку с красками. Вручил — и как взрослому руку пожал.

От такого подарка Ваня до немоты растерялся, а ребятня, поломав строй, окружила его и стала разглядывать коробку с картинкой и яркой надписью: «Акварель». Под этим непонятным словом буквами поменьше стояло: «Краски медовые».

Прочитав это, вечно голодный Петька Варнаков тут же открыл коробку и, долго не думая, лизнул черную краску. Вымазал язык, губы и долго плевался от горькости во рту. Какой тут мед! Над Петькой смеялись, а он бурчал, что эта акварель и не настоящая вовсе, потому так непонятно называется.