Горькие шанежки

— И в чем же он виноват?

— Он нарисовал, понимаете, скабрезность. — Учительница нагнулась к тетке Марии и что-то быстро зашептала ей на ухо. — Вы же понимаете, — уже громко сказала она, — что я не могу этого так оставить. Это компрометирует, и это же все не так…

— Я и вижу, что это не так, — перебила тетка Мария и повернулась к Ване. — Ты на снегу рисовал что-нибудь?

Ваня удивленно смотрел на председательшу, на ребят и растерянно молчал.

— Рисовал или нет? — повторила тетка Мария.

— Зачем — на снегу? Что рисовал? — не понимал Ваня.

Председательша с горечью усмехнулась:

— Его рисунок и на снегу был бы отмечен. — Она раскрыла альбом, который все еще держала в руках и, перелистывая его, стала показывать Светлане Яновне рисунки. — Вот что он рисует, смотрите…

Она перевернула еще один лист и увидела портрет Светланы Яновны. Взглянув на рисунок, на Ваню, покачала головой и опять протянула альбом к лицу учительницы.

— Вот где он вас нарисовал… Видите?

Она шагнула к Ване и, отдавая ему альбом, сказала:

— Не серчай, Ванюш, на этот раз ты ошибся, совсем непохоже человека нарисовал, дорогой наш художник… — И повернулась к Светлане Яновне: — Отпустите ребят и пойдемте со мной. Мне надо позвонить в районо.

В окно было видно, как они спускались от школы к правлению колхоза, где был телефон. Тетка Мария шла спокойно и твердо, а Светлана Яновна семенила чесанками, дергаясь и взмахивая руками.

Ребятишки стали собираться домой. Сопя и отворачивая глаза, Петька Варнаков протянул Ване Колесину его шапку. Тот машинально надел ее, стал было заталкивать в сумку альбом, но остановился, нашел тот рисунок и порвал его.

В школу Светлана Яновна больше не пришла, а на другой день ее и совсем не стало в деревне. И никто о ней не жалел. А потом поправилась Нина Васильевна. И снова ребятишек тянуло в класс, на уроки, а шишка у Вани сошла.

Тут подступил Новый год и встречали его, как всегда, — с елкой, стихами, песенкой в хороводе и с подарками.

КРУШЕНИЕ

Та зимняя ночь начиналась, как многие. С вечера, когда новоселка Чердымова заступила на дежурство по станции, из-за сопок поднялась было луна, но, так и не осветив округу, скоро сама запуталась в темноте. Мороз схватывал все живое и неживое, да так сжимал, что и лед на озере трещал беспрерывно. Полустанок затих до утра. Светилось только окно станции да семафоры глядели вдоль линии то красным, то зеленым глазком, первыми встречая проходящие поезда.

Долго тянется бессонная ночь… А подутренние часы — самое тяжкое время. Чтобы прогнать дремоту, дежурная выходила на мороз, стояла в проеме двери совсем маленькая, как грибок поздней осенью. Тут, на холодном крыльце, она то вспоминала страшные дни, когда с детьми на руках под бомбежками уезжала от немецкой оккупации, то, придерживая дыхание, удивлялась близости звезд, морозной чистоте неба, а сама все слушала шумы на дороге, угадывая подходящий поезд.

Они шли и шли, каждый в свою сторону. Вот и еще один — с запада. Освещая дорогу яркими прожекторами, он катился под уклон легко, быстро. Дежурная заранее спустилась с крыльца, подошла к линии и подняла фонарь. Охваченная снежным вихрем, постояла, слушая колесный перестук, а проводив взглядом красные огни на последнем вагоне, заторопилась в станцию.

Как и положено, она сразу взглянула на часы, отметила в журнале время, позвонила на соседние станции, потом присела к селектору — для связи с диспетчером.

Тут вдруг широко распахнулась дверь и вбежал путевой обходчик Яков Слободкин. Разодрав опушенный инеем рот, он запаленно выдохнул:

— В выемке… крушение!

Лицо дежурной стало белее стенки, в глазах заплескались страх с надеждой вперемежку. Сразу представилось, как падают под откосы вагоны, как легко разламываются платформы, паровоз, как страшно трещит, рвется и звенит умирающее железо… Тут же в мыслях промелькнуло, что вот дорога вышла из строя, а время суровое, когда все и за все отвечают по-особенному… Еще на что-то надеясь, она молчала, глядя на Слободкина. Он ткнул в окаменевшую дежурную рукавицей, сказал почти шепотом:

— Крушение же, говорю… Слышь ли?

Онемевшим пальцем она нажала кнопку селектора, глухо, через силу доложила диспетчеру отделения про катастрофу. И сразу по многим проводам понеслись тревожные звонки и предупреждения. Они останавливали поезда, поднимали людей…

Узнав о крушении на своем околотке, похолодел мастер Шарапов. Через пять минут в окнах путейцев замерцали отсветы ламповых фитилей. Наскоро одевшись, люди по скрипучему снегу торопились к гаражу и, захватив инструмент, бежали к выемке.

…Над сопками только-только прорезалась полоска холодной зари, когда под окнами спящего Семушки снежным целиком вдоль линии к выемке тяжело прошли танки. На полустанок примчались две мотриссы с начальством, врачами, экспертами, энкаведешниками и отделением солдат-автоматчиков. На станции опечатали журналы, велели Калиткину до срока заступить на дежурство. Оглушенная горем тетка Чердымова молчала, делала все, как во сне, и только когда ее повели к мотриссе, повернулась с порога к Калиткину, попросила негромко: