Горькие травы Чернобыля (СИ)

Я вдруг понял, что стесняться и впрямь было некого. Из-за дорожного знака на меня смотрел красивый город с белоснежными домами, лесами антенн на крышах, широким мостом, который вроде бы приветливо светился белым пламенем на солнце. Словно бы мертвый город приглашал - "Приходи! Погуляй по моим скверам, пока они не стали рыжими, поднимись ввысь на колесе обозрения! Искупайся в пруду-охладителе! И я убью тебя, мальчик! Я убью тебя за то, что твои глупые взрослые соплеменники убили меня. И реку! И рыбу! И птицу! Заходи, не бойся!"

Странная дрожь пробежала по телу. Я оглянулся на Климчука:

- Сколько светит?

- Почти пятьдесят,- равнодушно сказал он. - На мосту будет много больше - там прошло облако взрыва. В городе много меньше. Там безопасней. Бегом к машине, шпингалет!

Мужики тоже закончили свои дела и уже рассаживались в "РАФе". Вдруг что-то зашуршало за спиной. Громко, сухо и противно. Словно стая гадюк в траве. Я оглянулся. С кустов медленно, одновременно, словно по команде, падали цветки и листья мертвой сирени.

Мы с Володей переглянулись и бросились к машине...

Глава вторая

- Чего она сыпется-то?- на бегу спросил я.

-Шума от тебя много, коленки дрожат, вот и сыпется!- с иронией ответил Климчук.

Коленки не коленки, а сердце ушло в пятки. Я с разбегу впрыгнул на свинцовую пластину сиденья и с треском захлопнул дверь. Было задремавший Лельченко сердито посмотрел на меня, приоткрыв левый глаз, но ничего не сказал. Сегодня, в отличие от вчерашнего вечера, Лельченко был сильно не в духе. Не иначе переборщил с дозой "дезактивации" и страдал похмельем. Он то и дело тянулся к термосу и пил воду прямо из колбы. Хорошая штука - термос. Держит воду холодной и не пускает внутрь вездесущие гамма-лучи.

-Значит так, - веско сказал Володя, снимая полиэтиленовую головку с датчика радиометра, меняя её на новую, чтобы датчик не накапливал "грязь".

-Повторяю в сто первый раз - города бояться не надо. В первые дни там был ад, а теперь, скорее, чистилище. Дороги неплохо отмыли. Воздух более-менее чист. Если ветра нет, респираторы можно будет снять. Но! Сильно фонит пыль и почва, а также всё, абсолютно всё, что находится на улицах. Кому опять понадобится по нужде - прямо на асфальт, или в любой подъезд.

Климчук, прищурившись, посмотрел на меня и с нажимом в голосе продолжил:

- В палисадники не заходить, в траву не лезть, ногами по пыли не топать, с земли ничего не поднимать и "сувениров" из города не брать. За непослушание - расстрел.

Все рассмеялись. Я насупился: кажется, меня все считали малолетним дурачком.

- Скажи лучше, чего намерил-то?- спросил Шебаршин, самый молчаливый из всей компании.

- Грунт 50 рентген, асфальт примерно 20, - лениво сказал Володя. - А вот воздух - сто.

Кажется, машину слегка тряхнуло, потому что все вздрогнули одновременно и квадратными глазами уставились на Климчука.

- Сто миллирентген, - садистским тоном объявил Климчук,- в городе между домами, думаю, будет меньше.

Все опять рассмеялись. Отец зачем-то открыл кофр кинокамеры, щелкнул замком:

- Может уже закроем лекцию и поедем?

- Куда изволите?- шмыгнул носом Климчук. - Направо дорога на станцию, налево, через путепровод, - Припять.

- В город,- решил отец.- Немного поснимаем, там посмотрим.

Никто не возражал. Стартёр молодецки взвизгнул и двигатель запустился молниеносно.

- Движок - зверь, - гордо сказал Климчук,- ребята в Киеве перебирали. И машинку хорошо почистили от "грязи".

- Хорошо, хорошо, а три рентгена вынь да положи,- сердито сказал Лельченко.

- Так это сегодня на трассе насобирали, пылюки-то сколько, - обиделся Володя.

"Рафик" тронулся и стал быстро набирать скорость. Асфальт был добротный, советский, ни ямок тебе, ни трещин.

Через пару минут мой взгляд уперся в красивую вывеску с правой стороны шоссе: "Чернобыльская АЭС им. Ленина". Вдали, наверное, километрах в трех, среди крон деревьев, был хорошо различим знакомый по репортажам программы "Время" ослепительно-белый комплекс атомной станции. Его окружали ажурные мачты распределительных ЛЭП, по которым давно не бежал ток. А вот и он - пресловутый библейский зверь двадцатого столетия - разрушенный реактор четвертого энергоблока. Вентиляционная труба и, рядом, безобразная чернота конструкций снесенного взрывом машзала, скрывающая жерло реактора.

"Рафик" слегка сбросил скорость. Негромким, таким родным для уха звуком жужжала 16-миллиметровая кинокамера отца. Телекамера Шебаршина работала бесшумно. Все как-то виновато молчали.

Вдруг микроавтобус резко свернул влево и, исполинское атомное чудовище, порождение гения и безумства человека, исчезло из вида. Замолчала и камера.

- В Припять, так в Припять,- невнятно пробурчал Климчук, вновь набирая скорость. Стрелка спидометра подползала к сотне и останавливаться на достигнутом явно не собиралась. "Рафик", как пришпоренный, влетел на мост.

- Давай, гони, гони, родной, - тихо сказал Лельченко,- поганое место, ребятки.

- Здесь облако взрыва прошло, вы рассказывали,- я приподнял респиратор. - Вова, можешь померить - сколько здесь?