Горькие травы (СИ)

Накануне Матвей обещал отвезти нас на вокзал, но в его машине обнаруживается ещё и Сонька. В солнечных очках на пол-лица — и это пасмурным утром тридцать первого декабря! — и с источающей приятный аромат кофе термокружкой в руках.

— Да, да, я слишком стара для подобных вечеринок, — сдаётся она, даже не дождавшись первой порции весёлых подтруниваний от меня. — Но дайте мне пару часов, и я буду готова к безудержному новогоднему веселью. А пока, Варя, — Сонька поворачивается и сдвигает очки на нос, — у меня есть очень интересное предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Это одна из причин, почему я люблю Соньку. Она уехала от меня вчера поздно вечером изрядно пьяненькая, вернулась сегодня утром с явным похмельем, но когда-то в этот промежуток времени успела всё разузнать и теперь рассказывает нам, что один из её клиентов отчалил с семьёй на ПМЖ во Францию и сейчас как раз ищет для двух своих дочерей преподавателя — человека со знанием русского, французского и педагогических методик. Готов провести собеседование по скайпу после новогодних каникул, а если всех всё устроит, то проживание в комнате на вилле во Франции входит в оффер.

— Правда, это не Париж, а Ницца, но ведь тоже неплохо? — заканчивает Сонька, и Варя вдруг начинает одновременно смеяться и плакать.

На перроне тьма народа, мелькают красные дедморозовские шапки, под ногами разноцветными кудряшками путаются ленты серпантина. Матвей помогает занести чемодан в вагон, и мы ещё какое-то время стоим в толпе, обмениваясь вежливыми пожеланиями хорошей дороги и счастливого года, обещаниями иногда списываться, а если всё сложится удачно, то и встречаться — на Лазурном берегу.

— У меня вопрос! — вдруг восклицает Сонька. — Он давно меня беспокоит, спаси! Как Морозов празднует свой дурацкий день рождения двадцать девятого февраля? И главное — когда?!

— Насколько я знаю, он обычно берёт отпуск на это время и едет в горы, — отвечает Варя. — В прошлом году летал в Австралию, чтобы подняться на Косцюшко. Звал с собой, говорил, что технически там очень лёгкое восхождение, но я отказалась, такие развлечения не для меня. А в этом году… Никуда не ездил, взял гитару и заперся на даче Покровских на несколько дней. У него вообще… сложный был год. — Варя смотрит мне в глаза и добавляет: — Надеюсь, следующий будет лучше.

А потом обнимает меня — быстро, крепко, непритворно. Улыбается нам всем на прощание и забегает в вагон.

— Сонь, как ты умудрилась за ночь организовать эту свою Ниццу? — спрашиваю я через несколько минут, когда перрон пустеет, а поезд, вильнув серо-красным задом, увозит мою то ли соперницу, то ли подругу, то ли несчастную родственную душу.

— Ну, я гном.

— В смысле?

— Хоспаде, Ась, когда ты уже начнёшь читать нормальные книжки, а не эту свою вечную американскую классику? Варя — эльф, я — гном, мы можем подружиться, но всегда будем относиться друг к другу настороженно.

— Потому что?

— Потому что ладно, она мне нравится. Нормальная она. И я хочу, чтобы у неё всё было хорошо. Но пусть хорошо у неё будет где-нибудь подальше от нашего проклятого посёлка городского типа.

Глава 21

Я никогда не любила и не праздновала Новый год, но мне всегда нравилось проводить тридцать первое декабря дома наедине с собой. Нравилось беспечно валяться, закинув ноги на спинку дивана, без меры и до сыпи на локтевых сгибах объедаться мандаринами и слушать литературные подкасты, пока вся страна режет салаты, варит холодец и нестройно подпевает песням из «Иронии судьбы». Нравилось ложиться спать в десять вечера, вставив беруши, чтобы первого января рано утром прогуляться по вымершему району в гордом и трезвом одиночестве и даже скатиться с ледяной горки на пруду рядом со школьным стадионом. Да, мне тридцать, а я до сих пор катаюсь с горки и до вчерашнего дня не имела ни малейшего представления, что это, а ещё перешёптывания с цветами, спонтанные танцы в галерее и количество ложек в огромной кофейной чашке с именем делают меня особенной.

Только почему-то сегодня, когда я возвращаюсь в квартиру, нет этого предвкушения эксклюзивной вечеринки для меня одной. Зато резко ощущается какая-то пустота.

Переодеваюсь в кигуруми, ставлю чайник, развешиваю постиравшееся постельное бельё, включаю робот-пылесос — у которого тоже есть имя, ха! — и пытаюсь привычно отвлечься домашними делами, но на этот раз почему-то не получается. Завариваю оставшийся от Вари молочный улун, иду в гостиную, блуждаю взглядом по отражающим блики гирлянд листьям цветов и натыкаюсь на маленький кактус. Тот, который был мне милее миллиона чайных роз.

Где бы я сейчас была, чем бы занималась, если бы год назад он не посоветовал превратить хобби в работу?