Горькие травы

Галина Ивановна Полякова. Вот как… ведь и его фамилия Поляков… Он, несомненно, Поляков. Как дважды два. У них у всех одна фамилия. И у матери, и у отца, и у него. Он помнит, как в школе его называли Поляковым. И это взволновало его еще больше. Ему захотелось уйти. А старуха все говорила. Он смотрел на ее рот с крепкими желтыми зубами. Интересно, они вставные?

Старуха жила в одиночестве и обрадовалась случайному собеседнику. Она лишь под конец вспомнила о нем и спросила, не пропавший ли он сын, и он удивленно поглядел на нее и пошел, и старуха огорченно смотрела ему вслед. Она еще не наговорилась, а рядом никого не было.

А Полякову было легче сейчас идти, чем стоять или

разговаривать. Он так и знал: ничего хорошего не будет. И он с новой силой почувствовал в себе огромную, все подавляющую усталость. Ему захотелось где-нибудь прилечь, и он оглянулся. Действительно, теперь ему было все равно.

А небо над головой было прежним. И развалины кругом — тоже. И люди, идущие мимо. И прохромавшая на трех лапах тощая, с подпаленным боком, грязная дворняга. И галки на старых тополях, и трава, и земля, и дети. Все то же. То же самое.

Поляков вышел на Центральную площадь. Здесь было гораздо оживленнее: много людей, много автомобилей.

Он пересек площадь из конца в конец и остановился перед массивной гранитной глыбой, отесанной с лицевой стороны.

Старуха не ошиблась и не соврала.

«Здесь лежат герои нашего города и народа, борцы-подпольщики с немецкими…»

Его поразила длинная надпись, и он долго читал ее, по-детски шевеля губами.

«ПОЛЯКОВА Г. И. — 1900–1943 гг.»

Она была первой в списке, и дальше шли одни мужчины, и надписи кончались у самой земли. Нижние были завалены высохшими цветами.

Поляков тупо смотрел на гранитную глыбу. Он сразу забыл, кто такая «Полякова». Просто здесь лежала его мать. Это слово связывалось с чем-то приятным и теплым. К подножию памятника слетелись голуби, потом несколько галок. Он стал смотреть на них. Они непрерывно двигались, и у него зарябило в глазах. Он покачнулся, сбросил вещмешок и, волоча его за лямки, обошел памятник и сел прямо на землю, крепко прижавшись спиной к каменному подножию. Он сделал это как раз вовремя. Земля все сильнее раскачивалась перед глазами. Он закрыл глаза и тесно прижался к нагретому солнцем камню, под которым лежала его мать. Раньше перед приступами он сильно пугался и начинал биться и бился до тех пор, пока помнил себя. На этот раз он не испугался. Нет, он не умрет теперь. Он вернулся, и камень приятно грел спину, а под камнем лежала его мать.

Он быстро уснул. Птицы перестали его бояться, подошли вплотную и чистились рядом с его руками. А люди его не видели. Он лежал за памятником, там, где никто не ходил.

Он открыл глаза и сразу увидел невероятно длинного милиционера. Его голова находилась высоко-высоко, и Поляков внимательно ее разглядывал. Рядом с милиционером переминались с ноги на ногу несколько босоногих мальчишек. Поляков видел их ноги в цыпках, худые, исцарапанные и грязные. Он вздохнул и сел.

— Здесь спать не положено, — сказал милиционер с высоты своего роста. — Вставай!

— Почему? — озадаченно спросил Поляков.

— Здесь спят герои. Вставай, вставай, милый.

— Да… А разве нельзя спать рядом с героями? Милиционер подумал и ответил:

— Нельзя. Это запрещается, милый. — И добавил — Ты пьяница.

— Почему? — удивленно спросил Поляков.

— Валяешься где попало. Ты, милый, потерял совсем человеческое лицо.

— Значит, пьяница?! — опять удивился Поляков. Мальчишки захихикали. Голова милиционера вверху закачалась.

— Вставай, вставай, нечего!

— Хорошо. Тебе-то что нужно? — спросил Поляков.

— Мне?

— Да, тебе.

Голова обиженно дернулась.

— Мне нужно, чтобы вы не тыкали. Я общественное лицо и при исполнении обязанностей…

— Вы же сами…

— Прекратить!

Милиционер потребовал документы. Мальчишки перестали хихикать, и Полякову пришлось встать. И только тут он оценил по достоинству рост служителя закона. Разговаривая, Полякову приходилось задирать голову. Это было неудобно и утомительно, и он почел за лучшее шага на два отступить.

— Вот, возьмите.

Милиционер подозрительно и долго вертел перед глазами свидетельство, выданное Полякову месяц назад, когда его решили наконец отпустить и предупредили, что он должен ехать туда, где жил до войны. Прочитав, что гражданин такой-то, «репатриированный из Германии» и прочее, милиционер спросил:

— Ваша фамилия, гражданин?

— Поляков.

Милиционер заглянул в свидетельство.

— Правильно. Имя?

— Сейчас, одну минуту… Сейчас. — Поляков попытался вспомнить и не смог. — Не знаю.

Милиционер, собиравшийся уже задать новый вопрос, вначале опешил, потом разозлился:

— Что?

— Сейчас… Нет, не знаю, забыл.

— Забыл свое имя?

— Болею я, что-то с головой.

После этих слов мальчишки окончательно примолкли, изменился тон милиционера. Он помедлил и велел Полякову следовать за собой. Тот равнодушно кивнул, привычно вскинул за спину вещмешок и пошел. По дороге милиционер предложил закурить. От дешевых, подмоченных сигарет у Полякова закружилась голова.