Горькие туманы Атлантики

В Хвал-фиорде бродяги с этого транспорта возмущались тем, что в Акранесе запрещено спиртное, что нет общедоступных женщин. Когда же они узнали, что в советских портах, как и в Исландии, нет публичных домов, то с издевкой заявили, что пятьсот долларов в месяц плюс надбавка за опасность — слишком ничтожная плата за такую постную жизнь. И, в конце концов, отказались идти в Россию и служить на судне вообще.

Тут-то и проявил себя командир порта. Он приказал капитану судна норвежцу Сэлвисену силами военной команды загнать взбунтовавшихся в трюм. Приказ был выполнен. Просидев пятьдесят часов под задраенным люком, головорезы смирились, пообещали повиноваться. Надолго ли?

Наверное, командир порта был неплохим моряком, решительным и мужественным человеком. Но это не оправдывало его сейчас в глазах Митчелла, который чувствовал себя неловко перед Лухмановым. Митчеллу казалось порой, что русские попросту кичатся патриотизмом и именно поэтому стараются полагаться лишь на себя, относясь к союзникам, в том числе и к англичанам, недоверчиво, сдержанно, настороженно. Это обижало его, и ему страстно хотелось уверить русских в том, что англичане так же, как и они, ненавидят фашизм, готовы бороться с ним, не щадя ни крови, ни жизни. Но ему не хватало ни слов, ни удобных поводов… Митчелл чувствовал себя на «Кузбассе» подчас одиноко и грустно.

Что подумает о нетрезвом командире порта Лухманов? Очевидно, все то же: что русские в этой войне — самые дисциплинированные, самые выдержанные… Он ждал, что капитан теплохода вот-вот презрительно ухмыльнется. Но Лухманов не ухмыльнулся.

Катер между тем поравнялся с мостиком, застопорил ход. Командир порта все в тот же мегафон проорал Лухманову с Митчеллом:

— Завтра тринадцать часов совещание кэптэнс! Ожидание на причале китобойцев! Прошу не опаздывать! Ви понял? — Для надежности он повторил все сначала, теперь уже по-английски. Лухманов кивнув в знак того, что понял, и катер дал ход, проследовав мимо «Кузбасса» к другим судам.

«Оригинальный способ сообщать секретную информацию: орет так, что слышно, наверное, на дороге в горах, — подумал с горечью Лухманов. — Впрочем, все равно… Завтра — совещание капитанов, а завтра — это двадцать седьмое: день назначенного выхода в море. Немцы наверняка эту дату знают давно».

— Я приношу извинения за него, — тихо промолвил Митчелл.

— Вы? — Лухманов наконец-то ухмыльнулся. — Вы-то в чем виноваты? Конечно, глупо орать на весь рейд, но это, по сути, ничего не меняет: глупостей посерьезней совершено достаточно.

— Что вы хотите сказать? — насторожился Митчелл, искоса насупленно поглядывая на капитана. Он словно собрался внутренне, напрягся, чтобы горячо и решительно встать на защиту действий адмиралтейства.

Вид лейтенанта показался Лухманову настолько театрально-воинственным, что он невольно, хоть и было на сердце муторно, рассмеялся.

— Ладно… — произнес примирительно, щадя самолюбие молодого офицера, в общем-то неплохого парня. Но тот продолжал глядеть отчужденно и осуждающе, и Лухманов миролюбиво сказал: — По-моему, самая большая глупость на войне — считать врагов болванами.

— Что такое есть «болванами»? — переспросил по привычке Митчелл, услышав незнакомое слово.

И Лухманов, боясь, что лейтенант не поймет и обидится, ответил:

— Когда доберемся до нашего порта, там объясню… Ну а если конвой не дойдет — тогда, пожалуй, сами обо всем догадаетесь.

— Конвой дойдет! — запальчиво отчеканил офицер. — Его охраняет британская эскадра, она способна отразить атаки любого германского соединения кораблей!

Когда он употреблял военно-морские термины, то говорил почти без акцента: видимо, эту область русского языка выучил наиболее прилежно и полно.

— Что ж, будем надеяться… Ваши личные добрые побуждения у меня не вызывают сомнений, дорогой лейтенант. Честное слово!

Митчелл покраснел и потянулся за сигаретой.

Ветер с океана посвежел, и туман временами то рвался на части, то сжимался, как непроваренная каша, в дымные груды, между которыми тогда появлялись просветы и плесы голой воды. Взору открывались в такие минуты то мокрый скалистый берег, то боны, то низкие корпуса загруженных до предела судов. Где-то между этими судами раздавался усиленный мегафоном голос командира порта.

Лухманов неторопливо прошелся по теплоходу. Моряки поглядывали на него вопросительно, однако ни о чем не расспрашивали. Только за иллюминатором красного уголка на средней палубе Семячкин возбужденно кому-то доказывал:

— Выходит, не сбрехал боцман с «Эль Капитана»: завтра ж двадцать седьмое!

«Все думают об одном и том же, — вздохнул капитан, — все хотят поскорее в море. Неужели долгожданный срок наконец-то настал? Жаль только, что тайна выхода конвоя соблюдается из рук вон плохо. Милый, наивный Митчелл! Ты не знаешь, что такое война, не подозреваешь, что разглашенный секрет может свести на нет усилия английской эскадры. Только час выхода — и у немцев готовы расчеты атак, потому что курсы конвоя повторяют тот путь, которым следовали союзные транспорты и в мае, и в апреле, и в марте… А на этом пути уже потоплено немало судов».