Горький

Сравните этот сухой и сдержанный отзыв с откликом Андреева на пьесу «На дне»: «Меня несколько смутил быстрый и широкий успех „На дне“, когда в славословиях слились Шебуевы и Пеки и Гольцевы, но, приглядевшись, я увидел, что половина их не понимает того, что хвалит, а другая половина находится только у подошвы горы. Ни одна статья, ни один разговор не мог охватить драмы во всей ее ширине и глубине; всякий раз остается что-то неуловленное, какой-то остаток, в котором и заключается самая суть. Это, брат, великая штука „На дне“, — попомни мое слово».

Андреев более терпимо относился к человеческим слабостям Горького и, пожалуй, даже радовался, когда замечал их. Уход Горького из семьи, от Екатерины Пешковой и двух детей, Кати и Максима, его гражданский брак с актрисой МХТ Марией Андреевой, в свою очередь оставившей ради Горького законного мужа, конечно, воспринимался публикой скандально. Но еще больший скандал вызвало самоубийство в 1905 году миллионера Саввы Морозова. Близкий знакомый Морозова, Горький оказался посредником между миллионером и большевиками. Морозов был влюблен в Андрееву, и многие это знали. Началась травля Горького и Андреевой. Леонид Андреев по этому поводу сочувственно писал: «Милый Алексеюшка! Прочел в газетах эту гнусную вещь о Савве, его деньгах, смерти — и о тебе с Марией Федоровной. Помнишь, говорил я — при самодержавии тебя сажают, а при конституции — заедят тебя блохи. <…> А в общем — отвратительно. Мне особенно больно за Марию Федоровну; распространяться не буду. Поцелуй ей от меня руку…»

Поводом для скандала была ситуация в самом деле этически непростая. Перед самоубийством Морозов завещал М. Ф. Андреевой страховой полис в 100 тысяч рублей. Родственники покойного Морозова опротестовали его. Адвокат П. Н. Малянтович выиграл дело в пользу Андреевой. Полученные по полису 60 тысяч рублей Андреева через Л. Б. Красина передала в кассу РСДРП. Но Леонида Андреева не интересовала щепетильность ситуации. Его волновало самочувствие друга.

Горький более строго и требовательно относился к слабостям Андреева, особенно к его наследственному алкоголизму, с которым Андреев мучительно боролся всю жизнь. Горький и сам пил довольно много и не стеснял себя в этом, но он умел пить, а Андреев — нет. В феврале 1903 года Андреев приехал в гости к Горькому в Нижний и устроил там пьяный дебош. Не помня себя, он оскорбил несколько знакомых Горького, в том числе женщину — Юлию Николаевну Кольберг, соратницу Горького по революционной борьбе. Горький немедленно разорвал с Леонидом отношения «навсегда».

Ошеломленный, раздавленный Андреев писал ему 25 февраля из Москвы: «Алексей! Я был сильно пьян и не могу дать себе вполне ясного и точного отчета о происшедшем. Рвать при этих условиях отношения, рвать резко и навсегда, мне кажется невозможным и нелепым. Правда, что трезвый я один, а пьяный другой, правда и то, что я не отказываюсь нести последствия сделанного и сказанного в пьяном виде. Но мне нужно — и ты это поймешь — знать, что я сделал. Ответь, если можешь. Если не хочешь, то молчание твое будет достаточным мне ответом, и я пойму».

Или Горький ему не ответил, или не сохранилось это ответное письмо, но так или иначе до осени 1903 года отношения между Горьким и Андреевым были прерваны. В апреле того года Андреев вместе с женой и матерью приехал в Ялту, где в это время находился Горький, и искал встречи с ним. Но встреча эта не состоялась. И только в сентябре 1903 года после длинного покаянного письма Андреева Горький протянул ему свою руку:

«Милый ты мой друг — напрасно ты столь длинно объяснял то, что я понимаю и без твоей помощи до ужаса ясно. Ты, кажется, думаешь, что обидел меня? Этого не было. Но ты очень обидел Алексина[17], которого я люблю, и Малинина[18], который попал зря в эту кашу. За них мне больно и неловко по сие время. Это мы устроим, разберем. О Юлии не беспокойся, — ей эта история — как удар камнем человеку, идущему на смерть. Она очень чуткая, умная, она уже давно во всем разобралась.

Знаешь ты, что меня страшно мучило после этой истории и почему я не могу до сей поры видеть тебя? Это чувство жалости и отвращения. Если б я видел любимую мною женщину, насилуемой развратником и мерзавцем, — я бы чувствовал себя вот так же, наверное. Я тебя люблю, не только как литератора-товарища — это не важно, — я люблю мятежную душу твою, поверь. Ты — огромный талант, у тебя — великое будущее. И ты — во власти этой темной силы, ты, так легко и просто разрушающий множества сил, тех, что держат в тесном плену предрассудков свободный дух человека. Это, брат, ужасно. Вот — трагизм!

Ты зовешь меня старшим братом. Да, я старше тебя, у меня больше опыта, только поэтому старше. Но у тебя больше таланта и ума. Тем тяжелее мне видеть тебя в плену безволия.

От этой проклятой болезни в тебе родилась боязнь чего-то, некий, непонятный мне, страх. Я — ничего не боюсь и страстно хотел бы передать тебе мое мужество, оно есть у меня. Что сделать, чтобы внушить тебе необходимость лечиться? Теряюсь. А вижу — это возможно. <…>