Горький

Но гораздо важнее та часть письма, где Горький объясняет, почему его философские симпатии на стороне Богданова, а не Ленина.«…Спор, разгоревшийся между Лениным-Плехановым, с одной стороны, Богдановым-Базаровым и Кº, с другой, — очень важен и глубок. Двое первых, расходясь в вопросах тактики, оба веруют и проповедуют исторический фатализм, противная сторона — исповедует философию активности. Для меня — ясно, на чьей стороне больше правды…»

«Материализм и эмпириокритицизм» (с трудом, но Ленин все-таки издал свою книгу) был направлен против корня мировоззрения Горького — Человека. «Всё — в человеке, всё — для человека». А у Ленина? «Быть материалистом значит признавать объективную истину, открываемую нам органами чувств. Признавать объективную, т. е. не зависящую от человека и от человечества истину (курсив мой. — П. Б.), значит так или иначе признавать абсолютную истину». Как это «не зависящую от человека»?! Ведь именно это Горький и отрицал всю жизнь! Человек способен на все. Он может даже «построить» Бога.

Ведь логика «богостроительства», если не вдаваться в философские детали, в целом проста. «Бог умер» (Ницше), мир «опустел» с точки зрения смысла, но Бога необходимо возродить, построить, опираясь на коллективную волю и коллективный разум человечества. Надо внести в окружающий мир с его бессмысленностью новый человеческий смысл. Надо заполнить страшный «провал», где отныне, со «смертью Бога», образовалась «пустота», или, выражаясь экзистенциалистским языком, «Ничто». Поэтому бог — это партия («Мать») или народ («Исповедь»), но в любом случае это человеческий коллектив, который не признает «абсолютной истины», потому что «абсолютная истина» состоит в бессмысленности мироздания.

А Ленин? «Для Богданова (как и для всех махистов) признание относительности наших знаний исключает самомалейшее допущение абсолютной истины. Для Энгельса из относительных истин складывается абсолютная истина. Богданов — релятивист. Энгельс — диалектик».

Энгельс, может быть, и «диалектик», но эта диалектика органически была противна мироощущению Горького. Именно через отрицание мира как суммы ветхих «относительных истин» к новой абсолютной истине, но созданной уже Человеком, стремится Горький. Он еретик. А сектант Ленин предлагает ему встать «по стойке смирно» перед Энгельсом.

Книга Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» возмутила Горького еще и по тону своему. Это был не философский спор, а выволочка лидера фракции «зарвавшимся» фракционерам. Даже непонятно было, зачем Ленин столько читал, готовясь к написанию книги, зачем привлекал столько авторитетных философских имен? Ведь цель книги была сразу обозначена в подзаголовке: «Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии». Если «реакционной», то о чем спорить?

В предисловии к первому изданию было сказано однозначно: «Целый ряд писателей, желающих быть марксистами, предприняли у нас в текущем году настоящий поход против философии марксизма. Сюда относятся прежде всего „Очерки по (? Надо было сказать: против) философии марксизма“, СПб., 1908, сборник статей Базарова, Богданова, Луначарского, Бермана, Гельфонда, Юшкевича, Суворова; затем книги: Юшкевича — „Материализм и критический реализм“, Бермана — „Диалектика в свете современной теории познания“, Валентинова — „Философские построения марксизма“. <…>

Что касается меня, то я тоже — „ищущий“ в философии. Именно: в настоящих заметках я поставил себе задачей разыскать, на чем свихнулись люди, преподносящие под видом марксизма нечто невероятно сбивчивое, путанное и реакционное».

Это стиль не философской полемики, а партийной выволочки.

Получив книгу Ленина, изданную в Москве в 1909 году издательством «Зерно», Горький был в ярости!

«Получил книгу Ленина, — писал он Богданову, — начал читать и — с тоской бросил ее к черту. Что за нахальство! Не говоря о том, что даже мне, профану, его философические экскурсии напоминают, как ни странно — Шарапова и Ярморкина[34], с их изумительным знанием всего на свете — наиболее тяжкое впечатление производит тон книги — хулиганский тон!

И так, таким голосом говорят с пролетариатом, и так воспитывают людей „нового типа“, „творцов новой культуры“. Когда заявление „я марксист!“ звучит как „я — рюрикович!“ — не верю я в социализм марксиста, не верю! И слышу в этом крике о правоверии своем — ноты того же отчаяния погибели, кое столь громко в „Вехах“[35] и подобных надгробных рыданиях.

Все эти люди, взывающие городу и миру: „я марксист“, „я пролетарий“, — немедля вслед за сим садящиеся на головы ближних, харкая им в лицо, — противны мне, как всякие баре; каждый из них является для меня „мизантропом, развлекающим свою фантазию“, как их поименовал Лесков. Человек — дрянь, если в нем не бьется живое сознание связи своей с людьми, если он готов пожертвовать товарищеским чувством — самолюбию своему.