Горький

«М. Горький является единственным и неузнанным пока на Руси, в образе художника, апостолом человеколюбия, — цитирует Меньшиков из „Гражданина“, — и это его возвышенное призвание, конечно, вменится ему рано или поздно в заслугу, как великого двигателя русского духовного прозрения и оздоровления. Для такого подвижника писательства, как М. Горький, недостает подобающего скульптора-критика, который, увенчав его чело лаврами, поставил бы его всенародно на подобающем пьедестале, создав заживо достойный памятник ему, сильному и светлому русскому работнику изящной словесности». Как сказал герой А. П. Чехова, говорить подобное о живом человеке «можно только в насмешку».

«Для всех лагерей, как правдивый художник, — пишет Меньшиков, — г. Горький служит иллюстратором их теорий; он всем нужен, все зовут его в свидетели, как человека, видевшего предмет спора — народ, и все ступени его упадка» («Красивый цинизм»).

По мнению Меньшикова, Горький видел предмет спора, народ. Видел «все ступени его упадка». Но сам его голос не народный. Это голос новой интеллигенции. Дальнейшее развитие личности и творчества Горького покажет, что Меньшиков был одновременно и прав и не прав.

Два Иоанна

Отец Иоанн Кронштадтский был настолько популярен в народе, что возникла секта «иоаннитов», наподобие секты «толстовцев». И тут злейший враг Толстого Кронштадтский мог бы понять своего врага и даже посочувствовать ему, так как «иоанниты» доставляли ему не меньше хлопот, чем «толстовцы» Толстому. Суть веры «иоаннитов» (в основном это были женщины, «иоаннитки») заключалась в том, что отец Иоанн — это земное воплощение Иисуса Христа. Поэтому «иоаннитки» стремились причаститься не Святых Тайн из рук отца Иоанна, а… самой крови Кронштадтского. Сам отец Иоанн и стоявшие рядом с ним служители во время Причастия зорко следили, чтобы в очередь не затесалась «иоаннитка», потому что были случаи, когда они кусали батюшку за палец, дабы приобщиться святой крови. Отец Иоанн не любил и боялся «иоанниток», как Толстой не любил и боялся «толстовцев».

Встретиться с отцом Иоанном наедине почиталось невероятным счастьем, Божьим подарком. Да и как можно было оказаться наедине с человеком, которого осаждали многотысячные толпы, в Кронштадте ли, где он жил и служил, или на пути его ежегодных путешествий на Север, в Архангельскую область, откуда он был родом, или во время инспекций женских монастырей, которые Кронштадтский опекал?

Понять логику, по которой отец Иоанн Кронштадтский удостаивал кого-то личной беседы, исповеди и благословения, было невозможно. Он мог прийти ночью по зову в бедный дом, где лежал тяжело больной, и исцелить его. Порой он бывал слишком доверчив. Так, однажды его обманом заманили в грязный притон и жестоко избили. Но отец Иоанн не обходил вниманием и богатых, влиятельных персон, генералов, сановников, их родственников. Пожалуй, он любил бывать в роскошных домах и имел вкус к богатым церковным облачениям, что видно по его фотографиям. Отец Иоанн ел крайне мало, в последний год жизни почти ничего не ел, только принимал Причастие. Но до этого был сластеной, любил баловаться в гостях сладким чаем, любил финики, апельсины. Во всем это был необыкновенный человек. Ходили слухи, что именно он первым заметил в толпе Григория Распутина и указал на него.

Слухов об Иоанне Кронштадтском ходило множество. Случаи исцеления безнадежных больных исчислялись сотнями, тысячами. Он исцелял даже заочными молитвами, по письмам, а уж когда плыл на пароходике на Север или приезжал в какой-то монастырь, куда тотчас же устремлялись толпы больных и страждущих, то исцелял мановением руки и сразу несколько человек. Он ставил на ноги обезноженных, возвращал зрение слепым и слух глухим. И даже ходили слухи, что однажды по просьбе несчастной бедной вдовы он воскресил ее скончавшегося мужа.

Что тут было правдой, что вымыслом, народной легендой, понять невозможно. Если говорить о Кронштадтском не только как о святом праведнике (святым он признан Русской православной церковью через 90 лет после своей кончины 2 января 1989 года), но как о фигуре общественной, то он был, несомненно, человеком своей эпохи, из того же ряда, что и Горький.

Всё здесь было чрезмерно, избыточно, преувеличено массовым сознанием. Фигура отца Иоанна приобретала в народном сознании фантастические черты, так же как фигура Горького приобретала фантастические черты в интеллигентском сознании. При этом Горький и Кронштадтский были не просто антиподами. Антиподами были Меньшиков и Горький. Оба — литераторы, журналисты. Конечно, известность Горького с определенного времени не шла ни в какое сравнение с надежной, но скромной известностью консервативного публициста Меньшикова. И все же это были люди одного круга, одних общих знакомых (Чехов, Толстой, другие), сходных интеллектуальных и художественных интересов. А вот Горький и Кронштадтский…