Горький апельсин

Он открыл дверь пошире и простер руку. Когда-то это огромное помещение, видимо, служило салоном – тем местом, где Линтоны принимали гостей еще в первоначальном, георгианском доме. Теперь оно было почти пустым. Единственным его украшением (если так можно выразиться) служили широкие полоски макарон, развешанные на полудюжине веревок, протянутых сверху от трех громадных окон к противоположной стене. Казалось, это сушится какое-то белье – чулки цвета слоновой кости, предназначенные для целой армии женщин с тощими ногами. Но прекрасной эту комнату делало освещение. Свет лился через поднятые окна, бросая на пол янтарные прямоугольники и насыщая зал медовым сиянием.

Дверь слева открылась (я предположила, что за ней находилась их спальня), и Кара высунула из нее голову: первым делом я увидела ее буйную черную шевелюру.

– Фрэнсис! Две минутки! Я сейчас выйду.

Питер схватился за свою пижаму:

– Секундочку, сейчас мы к вам придем. Располагайтесь.

Он скрылся в спальне, и до меня донесся их разговор – слишком тихий, чтобы я могла разобрать слова.

Оставшись одна в этой огромной комнате, я огляделась. От приоткрытой двери напротив спальни я сразу отвела глаза: эта дверь, видимо, вела в ванную. У стены стояли электрическая плитка вроде моей и старый холодильник. На четырех перевернутых вверх дном упаковочных ящиках, чтобы сделать их повыше, были уложены стопки книг, а поверх них – длинная деревянная доска: получился стол, вокруг которого расположились три сиденья – еще два ящика и табуретка. Поверхность стола загромождали газеты, пепельницы, записные книжки и пишущая машинка. На «кухонном» его конце высилась груда грязных тарелок, а рядом – буханка хлеба, которую резали прямо на столе. Половицы были голые. Никаких стульев или диванов, никаких ковров, никаких картин на стенах. Я старалась не смотреть на захламленный стол, но кроме развешанных макарон никаких признаков готовящегося обеда не заметила. Подойдя к одному из окон, я стала смотреть наружу, на парк и далекие лесистые уступы. Я снова разгладила платье на животе, пытаясь заставить исчезнуть бугор между бюстгальтером и чулочным поясом.

Через десять минут из спальни вышли Питер с Карой, извиняясь за опоздание, сваливая вину друг на друга и хохоча. Кара двинулась ко мне с распростертыми объятиями, словно давняя подруга. Она оставалась все в том же платье, в каком приглашала меня на обед и перед этим ходила в церковь, но на шею она повесила целых три нитки бус. Распущенные волосы обрамляли ее лицо, ноги были босые, на их ногтях – по-прежнему зеленый лак. Питер был в мешковатой рубашке, не заправленной в расклешенные джинсы. Мне стало жарко от стыда за то, что я вообразила, будто мое платье в пол, с его бархатной пелериной и поясом, модное тридцать лет назад, окажется в самый раз для обеда с моими новыми соседями.

– Простите, что мы медлили со знакомством, – произнесла Кара.

Она взяла меня за плечи и потянулась, словно хотела поцеловать меня в губы. Я так и окоченела, но в последнюю секунду оказалось, что она меня обнимает, без всяких поцелуев.

В шестьдесят девятом году эти объятия Кары казались мне чем-то новым и шокирующим. Теперь-то я знаю, что люди постоянно так делают. Иногда я вижу, как они обнимаются здесь, в этом месте, когда одна девушка заступает на дежурство, а другая уходит. Женщины обнимают женщин, женщины обнимают мужчин, мужчины обнимают женщин: интересно, как они заранее знают, что это произойдет? Какое неуловимое движение, какой незаметный жест, который я всегда упускала, показывает, что они вот-вот обхватят друг друга руками? А мужчины обнимают мужчин? В этом месте мне некого обнимать. И меня обнять никто не приходит.

От Кары исходил аромат цитрусов, резкий, но сладкий. Ее волосы прижались к моему лицу, упругие и не такие мягкие, как представлялось. Выпустив меня, она сказала:

– Садитесь же. Вечер просто замечательный.

Взяв меня за руку, она подошла со мной к широкому подоконнику и уселась на него.

– Видели когда-нибудь в Линтонсе такой закат? – спросила она.

Вдалеке в дымке вырисовывались кедры, под которыми успели собраться коровы. Я осторожно примостилась на краешке подоконника, остро чувствуя, как чулочный пояс стискивает мне бедра. И сложила руки на жировой складке, еще больше выросшей у меня на талии. Из открытого окна веяло теплым воздухом, запахом травы.

– Извините за эту жестяную кружку. У нас маловато стаканов, – произнес Питер, передавая напитки мне и Каре. Из-под расклешенных штанин выглядывали ступни – тоже босые.

Кара расположилась во всю длину подоконника: откинувшись спиной к одной стороне рамы, ногами касаясь другой. Легкая ткань желтого платья задралась, обнажая ее колени, но она не стала ничего поправлять.

– Говорят, нам предстоит жаркий август, – сообщила она. – Я не против.

И чокнулась со мной.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы меня пригласили на обед, – проговорила я.