Горький без грима. Тайна смерти

Однако это мимолетное замечание не получает дальше своего подкрепления. Скорее — наоборот. Летом 1935 года за границу выезжала Екатерина Павловна Пешкова «с целью повидать Муру и уговорить ее отдать архив Горького, доверенный ей два года назад, для увоза в Россию. Но Мура отказала ей в этом. И Екатерина Павловна была сердита на нее».

Маловероятно следующее предположение Берберовой: «Возможно, что в 1935 году Е. Пешкова действовала без согласия Горького, самостоятельно…» Разве она не знала о категорическом запрете бывшего супруга отдавать архив кому-либо? И как можно было рассчитывать на успех без согласия владельца этих ценнейших бумаг?

Возникает контрпредположение, снимающее предыдущее. Пешкова могла сделать этот упреждающий маневр только с согласия Горького и по его поручению, чтобы вызволить бумаги, которые, попав в руки Сталина, могли причинить вред многим.

Как известно, Е. Пешкова гораздо острее Горького воспринимала драматические события, развертывавшиеся в стране, о чем, в частности, свидетельствует ее самоотверженная работа в Политическом Красном Кресте, облегчавшая участь многих. А основа для критического отношения к сталинскому самовластию возникла еще раньше — вспомним хотя бы таинственную смерть сына Максима в мае 1934 года, о которой Екатерина Павловна говорила многозначительно: «Максима убрали». Так что предположение, будто она, пытаясь вывезти архив, действовала в тайне от Горького (а значит, в чьих-то интересах?), отпадает полностью.

Напомним: между Марией Игнатьевной и Горьким существовала твердая договоренность не передавать архив никому, даже в том случае, если просители станут предъявлять письмо, написанное собственноручно владельцем бумаг.

Берберова буквально в следующем абзаце пишет, что вскоре после этого на Муру было оказано давление кем-то, кто приехал из Советского Союза в Лондон с письмом Горького: перед смертью он хочет проститься с ней. Сталин дает ей сопровождающего из Лондона до Москвы и обратно и спецвагон на границе. Она должна привезти архив, в противном случае Горький никогда больше не увидит ее.

Мария Игнатьевна сообщила об этом своему давнему знакомому Локкарту, который немедленно сделал вывод: если она бумаг не отдаст, их у нее возьмут силой: при помощи бомбы, или отмычки, или револьвера.

Выходит, теперь время возвращения документов уже не 1935 год, а 1936-й, июнь, последние дни Горького («перед смертью»). Вдумаемся в суть событий. Во имя минут прощания с дорогим человеком Горький якобы отдает распоряжение привезти бумаги, компрометирующие десятки людей… Напомним еще раз, что в заветном чемодане находились не только письма этих людей, но и собственноручные горьковские записи разговоров с ними, имевших абсолютно доверительный характер, рассчитанных на полнейшее неразглашение… Если Горький распорядился передать весь этот компромат Сталину, то как можно назвать такой поступок?

Берберова приводит устное свидетельство Б. Николаевского, сделанное во время частной беседы в Вермонте в 1959 году. На вопрос о судьбе лондонских бумаг «Николаевский ответил, что Мура отвезла их в Москву в июне 1936 года, когда Горький просил Сталина разрешить ей проститься с ним. Условие Сталина было: привезти архив… Помню реакцию Карповича, — пишет Берберова, — он пришел в ужас от сообщения Николаевского и долго не мог успокоиться». Вполне естественная, неизбежная реакция нормально мыслящего человека.

Дальше в историю с архивом включаются все новые лица, возникают новые версии. По одной из них бумаги попали в Россию в апреле 1936 года. (На первый взгляд велика ли разница: апрель или июнь? Огромная! И мы сейчас убедимся в этом.) На сей раз уже сам Николаевский запрашивал одного из своих корреспондентов, известного американского журналиста Луи Фишера: знает ли он что-либо о том, что это случилось не в июне, а именно в апреле? По-видимому, чутье профессионала подсказало Фишеру, что разница в каких-то два-три месяца может иметь, как он писал Николаевскому, «огромное значение». И он сам, не располагая никакими документальными данными, попросил Николаевского высказаться по этому поводу более определенно.

Берберова публикует исключительно важное письмо Николаевского Фишеру от 18 января 1966 года. Вот отрывок из него. «Сталин в 1935 г., когда Горький заступился за Каменева, отказал в выезде Горькому за границу на съезд писателей в Париже, потребовал выдачи ему архива. За границу приезжала Пешкова с полномочиями от Горького, тогда Будберг передать бумаги отказалась (это я знаю от Кусковой, которая тогда виделась и говорила с Пешковой). Перемена позиции Будберг, по сведениям, объяснялась влиянием Локкарта, который тогда вел особую политику в отношении Москвы. В Москву Будберг приехала в апреле 36 г., на границе ее ждал особый вагон, с вокзала она проехала прямо в санаторий, где тогда находился Горький, и там встретилась со Сталиным и Ворошиловым…»