Горький хлеб

— Лестью и хитростью своей царя он покорил. Кто первым любимцем у государя был? Малюта Скуратов‑Бельский ‑ боярский душегуб и палач, прости господи. Сколько родовитых людей он, злодей, в Пыточной башне замучил! Моему тестю самолично топором голову отрубил, шурина на Болоте четвертовал, ирод проклятый. А Бориска всем на диво на дочери Малюты женился. Вот за то государь ему боярский чин и пожаловал. А с той поры, как Годунов свою сестрицу Ирину на царе Федоре Ивановиче обвенчал, и вовсе Бориска возгордился. Теперь ему все нипочем. Иноземных послов заместо царя у себя в палатах принимает и рынды[76] вокруг него, словно у помазанника божья, с серебряными топориками стоят. Все приказы и полки стрелецкие под его началом. А в приказах‑то кто сидит? Одни людишки худородные. Погибель на князей идет. Тьфу, татарин окаянный!

Телятевский громко рассмеялся:

— Живого места на Годунове не оставил. Дорого бы дал Борис Федорович, чтобы речи твои крамольные услышать.

Василий Федорович обидчиво фыркнул и схватился за шапку. Телятевский придержал его за рукав атласного кафтана и снова усадил в кресло.

— Не злобись на Бориса, князь. Боярин он, разумом крепок и во многом о Руси печется.

— Еще как печется! ‑ сердито швырнул шапку на пол Василий Федорович. Последнего сына у меня забирает. К иноземцам в Любек направляет. Намедни вызвал к себе моего Гришку и говорит: "Поезжай‑де, Григорий сын Васильев в страну заморскую да науки разные и дела корабельные у немчина постигай".

— Опять‑таки верно Борис Федорович надумал. Не один твой Гришка вместе с ним еще два десятка молодцев к иноземцу будут посланы. О том мне ведомо.

— Ты к Годунову близок. Он к тебе благоволит. Заступись за моего чада непутевого. Он мне в вотчине надобен. В деревеньки свои мыслю его снарядить. С мужичками у меня худо, разбредаются.

— О Гришке твоем слово замолвлю. Только зря ты его, князь Василий Федорович, в вотчине держишь. Я бы и сам непрочь у иноземца наукам поучиться.

— Вот и поезжай вместо мово Гришки. Тебе с немчином не впервой встречаться. На Москве вон болтают, что ты с аглицкими купцами в дружбу вошел, приказчиков своих на Белое море разослал, ‑ продолжал брюзжать Масальский.

— Доподлинно так, князь Василий. О том я тебе еще в своей вотчине сказывал. Скрывать не стану. Есть у меня приказчик и в Холмогорах. С заморскими купцами хлебом торговать ‑ прямая выгода.

— Срам, князь Андрей. Да и слухи все диковинные на Москве о тебе идут. Намедни сказывали, что‑де, ты свейскому королю Иоанну через аглицкого купца тайные грамотки посылаешь.

— И о том ведаю, ‑ посуровел в лице Телятевский. ‑ Василий Шуйский меня повсюду чернит. Только я не князь Андрей Курбский, что святую Русь иноземцу продал. У меня нонче одна забота ‑ торговать у немчина поучиться. Слава богу, что хоть Борис Федорович брехне Васьки Шуйского не верит.

Телятевский звякнул колокольцем. В палату вошел холоп.

— Принеси фряжского вина из погреба да квасу монастырского[77].

Холоп поспешно удалился, а Масальский замахал руками:

— Уволь, уволь, Андрей Андреевич: пятница[78] седни. Или забыл, князь, что по этим дням завсегда пост? И чарочки не пригублю.

— Богомолец ты, князь Василий. По христовым седмицам[79] все живешь. А я вот грешник, князюшка. В святцы редко заглядываю.

— Завсегда у тебя ересь на уме. Панихида по царевичу нонче, не до вина теперь, ‑ вздохнув, вымолвил Василий Федорович и, помолчав, произнес озадаченно. ‑ Невдомек мне, князь Андрей Андреевич, отчего Борис Годунов своего злейшего врага Василия Шуйского в Углич по делу покойного царевича Дмитрия отправил? А вдруг князь Шуйский подтвердит то, что в народе людишки о Годунове говорят. Тогда не миновать ближнему боярину плахи.

— Не подтвердит. Пустое все это. Шуйскому Годунова не свалить. За Борисом Федоровичем все дворянство стоит, царь и войско стрелецкое. Да и не тот Шуйский человек, чтобы в лоб сильного супротивника бить. Он все исподтишка норовит ударить. Борис Федорович в правоте своей верен ‑ вот и послал в Углич недруга.

— А так ли, князь Андрей Андреевич? Темные делишки вокруг нас творятся. Сомнения меня скребут.

— Борису Федоровичу я верю. И тебе советую его держаться, ‑ твердо высказал Телятевский.

— Нет уж уволь, Андрей Андреевич. С татарином близко за один стол не сяду, ‑ снова вскипел князь Масальский.

И быть бы тут ссоре. Не впервой друзьям старинным меж собой браниться. Но на их счастье ударили по Москве ко всенощной[80]. Богомольный Василий Федорович, так и не пригубив чарки, заторопился в храм. И уже от дверей прокричал с обидой:

— Одумайся, князь. Все бояре Годуновым недовольны. Василия Шуйского не сторонись. За княжью честь с Бориской борется, за боярство старинное. И тебе надлежит с нами быть.

Глава 34 КРЫМСКИЙ НАБЕГ

Оставшись один в палате, Андрей Андреевич, забыв о седмице, отпил из кубка вина и надолго задумался.