Горький хлеб (Часть 5)

На селе мужики оставались в тревоге. Татары могут вновь на вотчину наскочить и все порушить. Не пора ли всем миром в Москву подаваться за высокие каменные стены. Однако и там спасенья нет: в прошлый набег, почитай, все подмосковные бежане погибли. Уж не лучше ли в глухих лесах укрыться? Туда басурмане побаиваются забредать.

Может, и лучше, что не успел Василису на село привести. Бортник Матвей, ежели о татарах проведает, надежно укроет ее в лесных чащобах.

- Эгей, Иванка, чего голову повесил? - окликнул Болотникова бобыль. Ну-ка, угани загадку.

- Не до завирух нынче, - отмахнулся Иванка.

- Пущай болтает. Затейливый мужичонка, - поддержал бобыля Тимоха Шалый.

- Слушайте, православные. Скрыпит скрыпица, едет царица, просится у царя ночевать: "Пусти меня, царь, ночевать, мне не год годовать, одну ночь ночевать. Утром придут разбойнички, разобьют мои косточки, отнесут в пресветлый рай!"

Мужики зачесали затылки. А Афоня, посмеиваясь, крутил головой и все приговаривал:

- Ни в жизнь не угадать вам, родимые. Могу об заклад биться. Вот в белокаменную прибудем - в кабак пойдем. Ежели ковш винца мне поднесете поясню мудрость свою.

Через два дня посошные люди1 подъехали к Москве.

Глава 46

МАМОН ПОТЕШАЕТСЯ

Устав от пыточных дел, Мамон весь день отсыпался. А к вечеру заявился в избу к приказчику. Тот с надеждой глянул на пятидесятника.

- Собрал бы поснедать чего, Егорыч. Притомился я малость. А уж потом о деле.

- Выведал что-нибудь, сердечный?

- Нашел следок... Тащи, говорю, на стол.

Калистрат обрадовано встрепенулся и засновал по горнице.

- Эгей, Авдотья! Накрывай стол. Наливочки доброй принеси дорогому гостю.

Скуп Калистрат Егорыч, но тут вовсю разошелся, приказал уставить стол обильной снедью. Авдотью хотел было отослать вниз к девкам. Но Мамон прогудел:

- Без хозяйки и стол не красен. Пущай сидит, Егорыч.

Авдотья глуповато хихикнула и плюхнулась на лавку. Калистрат налил гостю и супруге по чарке, а свою в сторону отставил, виновато развел руками.

- Нутро у меня побаливает. Не приемлю винца, сердешный. Ты уж прости.

- Коли хозяин не пьет - гостя не почитает, - буркнул Мамон и потянулся за шапкой.

- Ну да бог с тобой, выпью, - остановил пятидесятника Калистрат, испугавшись, что Мамон уйдет из избы.

Выпили по чарке, потянулись за снедью. Авдотья разом порозовела, навалилась пышной грудью на стол, зачавкала. Любила и поесть и выпить баба.

- Не томи, сердешный, - нетерпеливо протянул приказчик, качнувшись на лавке.

"Хлипкий на винцо. Еще пару чарок - и с ног долой", - подумал про себя пятидесятник, а вслух высказал:

- Хочу, Егорыч, вопрос тебе задать. Бывал ли кто-нибудь из наших селян в твоих хоромах?

- Окромя своих дворовых в горницу пути заказаны, сердешный.

- И ты, Авдотья, не видела?

Баба мотнула головой.

- Грешно мне чужих мужиков впущать. Одним своим осударем живу.

- А пошто к тебе Афонька Шмоток наведывался, матушка?

Авдотья всплеснула руками и вновь хихикнула.

- Совсем запамятовала, батюшка. Кошечку-голубушку мне мужичок доставил. У-ух, нехристь!

- Отчего нехристь, матушка? - полюбопытствовал Мамон.

- А как же, милостивец. Сам православный, а шапку под киот швырнул. Вот неразумный...

- Под кио-о-от? - тонко выдавил из себя Калистрат, приподнимаясь всем телом с лавки.

- Истинно так, осударь мой. Под святое место. Я его тогда еще осадила. Пошто, говорю, свою драную шапку на сундучок кинул, дурень...

- На сундучо-ок? - еще тоньше протянул приказчик и, хватаясь за грудь, шагнул к своей дородной супруге, закричал, вздымая кулаки. - Сама дура! Кнутом укажу тебя стегать нещадно! Куда сундучок подевался?

- Да что ты, батюшка, взбеленился. О том я не ведаю. Мужичок тот шапку поднял, кошечку мне оставил - и восвояси.

- У-у, лиходейка! - вскричал Калистрат Егорыч и снял со стены ременный кнут.

- Не кипятись, Егорыч. Спросу с Авдотьи нет. Вели лучше Афоньку в пыточную доставить, - произнес Мамон.

- Афоньку?.. Да как же это я, - растерянно заходил по горнице приказчик. - Ведь я же его намедни к князю отправил. Эка я опростоволосился. А с ним еще наилучших господских коней отослал.

- Теперь не уйдет. Завтра гонцов снарядим. На веревке за шею приведем - и в темницу, - успокоил Калистрата пятидесятник и ткнул волосатым пальцем на стол. - Осушим еще по чарочке. Хороша у тебя наливочка, Егорыч.

- Вовек тебя не забуду, коли грамотки сыщутся. И за труды твои отблагодарю, сердешный, - проговорил Калистрат и, забыв о своей хвори, выпил еще чарку. А затем и третью. И тотчас отяжелел, ткнулся редкой бороденкой в чашку с тертым хреном.

Мамон подмигнул Авдотье.

- Готов твой осударь. Уложи-ка его на лавку. Пущай отдохнет.

Авдотья, ухмыляясь во весь рот, легко, словно перышко, подняла своего благоверного на руки, отнесла на лавку, прикрыла кафтаном и вернулась к столу.

Калистрат Егорыч вскоре заливисто захрапел, а пятидесятник теснее придвинулся к бабе, обхватил ручищей за бедра.

- Ты чегай-то, батюшка, озорничаешь? - взвизгнув, повела плечами Авдотья. Однако от Мамона не отстранилась.

А пятидесятник, крепко стиснув дородную бабу, жарко зашептал ей на ухо: