Горький хлеб (Часть 5)

Посадский расчесал мужику длинную бороду надвое и отхватил одну половину ножницами на пару вершков14. Но вторую укоротить не успел. Он не зря опасался. Перед цирюльником выросла грозная фигура десятского.

- Опя-ать!

Посадский столкнул мужика наземь, подхватил табурет и юрко шмыгнул в толпу. Только его и видели. Селянин поднялся с земли и растерянно схватился за уродливую бороду.

- Энта что жа, православный. Как же я теперь в деревеньку поеду?

- Москва, милай! - хохоча, ответил долговязый сухотелый мастеровой. И закричал весело, звонко. - Гвозди, подковы - лошадям обновы!

Глава 51

БОГАТЫРСКАЯ ПЕСНЯ

На небе ни облачка. Жарко. Захотелось пить. Страдники поднялись в верхние торговые ряды. Но доброго кваску там не оказалось.

- Айда в кабак на Варварку. Там завсегда и квасок и медовуха есть, предложил бобыль.

Болотников согласился. Кабак - просторный рубленый пятистенок в два яруса с малыми решетчатыми оконцами. Срублен в давние времена, еще при великом князе Иване Третьем.

Возле распахнутых сводчатых дверей толпились бражники. Иванка не успел еще переступить и порог, как на него налетела пьяная гулящая девка. Повисла на шее, полезла целоваться.

- Ошалела, дуреха, - оттолкнул девку Болотников. Слобожанка недовольно тряхнула простоволосой головой и повернулась к другому питуху кабацкому.

- Слышь, соколик. Дай полушку на чарочку. Выпить охота-а-а.

- Ишь чего захотела, баба. Хо-хо! Полушка на дороге не валяется. Ступай, ступай отсель, - замотал косматой головой бражник.

Девка привалилась всем телом к посадскому.

- Идем со мной в сени, соколик. Ух, как горячо обласкаю. А ты мне опосля чарочку...

- Енто можно. Телеса у тя добрые, хе-хе! - посмеиваясь, проговорил питух и потянул девку в темные сени.

Иванка только головой покачал: на селе такого сраму средь бела дня не увидишь.

Вошли в кабак. Здесь полумрак. По темным бревенчатым стенам чадят факелы в железных поставцах.

Шумно, людно. За длинными дощатыми столами, забыв про нужду и горе, бражники пропивали скудные гроши. В правом углу, прямо на земляном полу, привалившись спиной к винной бочке, играл на гуслях седобородый слепой сказитель. Болотников подсел к гусляру, прислушался к его песне.

...Как у ключа у гремучего,

У колодца у студеного

Добрый молодец коня поил,

Красна девица воду черпала,

Почерпнула ведры и поставила,

Как поставила, призадумалась,

А задумавшись, заплакала,

А заплакавши, слово молвила:

"Хорошо тому жить на сем свете,

У кого как есть и отец и мать,

И отец и мать, и брат и сестра,

Ах, и брат, сестра, что и род - племя,

У меня ль, у красной девицы,

Ни отца нету, ни матери,

Как ни брата, ни родной сестры,

Ни сестры, ни роду-племени,

Ни тово ли мила дружка...

Пока Афоня Шмоток ходил к целовальнику за квасом, Болотников внимательно слушал сказителя. Песня гусляра его тронула. Вновь вспомнилась заимка в густом бору, лесное озеро и Василиса - добрая, грустная и вместе с тем озорная да ласковая.

- Задушевно песню складываешь, дед. Играй еще.

Старец приглушил струны, поднял лицо на страдника.

- Немощен стал, молодший. Ослаб голосом. Хворь одолела, - тихо отозвался сказитель.

Болотников принес от целовальника чарку вина, протянул гусляру.

- Выпей, отец. Подкрепись.

- Благодарствую, чадо. Зелено винцо приемлю.

Старец отложил гусли, принял чарку.

- Сыграй, дед, богатырскую, о молодцах добрых, - придвинувшись к бахарю, попросил Иванка.

Сказитель долго молчал, тихо перебирал старческими, дрожащими пальцами струны, а затем молвил:

- Слушайте, ребятушки, о временах седых и давно минувших.

Запел гусляр вначале неторопливо и тихо, а затем на диво страдникам его голос обрел силу и стал таким звучным, что даже кабацкие питухи примолкли.

Из-за моря, моря синего,

Из-за синего моря, из-за черного

Подымался Батый - царь сын Батыевич.

Подошел собака под стольный Киев-град.

Надевал Владимир киевский платье черное,

Черное платье, печальное.

Приходил ко божьей церкви богу молиться.

Встречу идет нищая калика перехожая:

"Уж ты здравствуй, Владимир стольный киевский!

Ты зачем надел черное платье печальное?

Что у вас во Киеве учинилося?"

"Молчи, нищая калика перехожая,

Нехорошо у нас во Киеве учинилося:

Подымался Батый-царь сын Батыевич.

Подошел собака под стольный Киев-град".

"Не зови меня нищей каликой перехожею,

Назови меня старым казаком Ильей Муромцем".

Бил челом Владимир до сырой земли:

"Уж ты здравствуй, стар казак Илья Муромец!

Постарайся за веру христианскую".

Говорил казак Илейка Муромец:

"Я поеду, князь, к злому ворогу,

И не для тебя, князя Владимира,

А для бедных вдов и малых детей".

И поехал богатырь к злому ворогу,

Но сказал его добрый конь по-человечьему:

"Уж ты стар казак, Илья Муромец!

Есть у татар в поле накопаны рвы глубокие,

Понатыканы в них колья мурзамецкие,

Из первого подкопа я вылечу,

Из другого подкопа я выскачу,

А в третьем останемся ты и я!"

Бил Илья коня по крутым бокам:

"Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!

Ты не хочешь служить за веру христианскую!"

Пала лошадь в третий подкоп,

Набежали злые татаровья,

Оковали Ильюшку железами,

Ручными, ножными и заплечными.

Проводили ко Батыю Батыевичу.

Говорил ему Батый царь сын Батыевич: