Горький квест. Том 2

Я поразился. Совсем еще недавно я сам отмечал, что мой русский язык значительно отличается от того русского, на котором общаются люди в этой стране, и по лексике, и по строению фраз. Почему же меня так задевает в другом человеке особенность, присущая мне самому?

— Скажите-ка, друзья мои, — обратился я к сотрапезникам, — я все еще разговариваю как будто учебник вслух читаю? Или речь уже стала полегче?

— Значительно легче, Дик, — первой отозвалась Галия. — Вы вполне освоились.

— Наблатыкались, — озорно подмигнула Ирина. — Знаете такое слово?

Галия расхохоталась, а Назар, перехватив мой недоуменный взгляд, удовлетворенно кивнул:

— Это значит «научился, приобрел навык». У тебя заметный прогресс, но поле для совершенствования еще велико. Ты, главное, не комплексуй, будь проще.

С манерой Качурина строить длинные правильные фразы я примирился, но доктор все равно был мне почему-то неприятен. Хотя его профессионализму я отдал должное еще тогда, в поселке, когда он мерным, почти лишенным интонаций голосом диктовал нашему Юре список оборудования и препаратов для организации нашего маленького временного медпункта.

Теперь же пришло время обратиться к помощи Эдуарда для прояснения картины с состоянием здоровья Владимира Лагутина, а заодно и его матери Зинаиды, поскольку в корректирующих записях, составленных уже после эмиграции, Зинаида много чего понаписала, но ту историю с сотрясением мозга не упоминала. И к ранее сказанным словам о болезни сына тоже ничего не прибавила.

Пока я в общих чертах обрисовывал Качурину ситуацию, перемежая свой рассказ цитатами из распечаток, он слушал с закрытыми глазами и отстраненным выражением лица, чем вызвал у меня еще большее неприятие. Я, старый человек, распинаюсь перед ним, как школьник на экзамене, а он меня даже не слушает, словно ему совсем не интересно!

Когда я закончил, он еще некоторое время сидел, не шевелясь и не открывая глаз, и я даже подумал, что он задремал. Но я ошибся. По-прежнему не поднимая век, он начал негромко бормотать:

— Первая манифестация в шестнадцать-семнадцать лет… Десятый класс… Какие препараты принимал — неизвестно… Скорее всего…

Далее следовало перечисление каких-то лекарств, названия которых ровным счетом ничего мне не говорили.

— Вторая манифестация через три года на фоне аппендэктомии, наркоза и длительного болевого синдрома… Потом на протяжении пяти лет ничего… Он чувствует себя здоровым, оканчивает институт, приступает к работе, трудится успешно и много, начинает ходить в библиотеку, писать «Записки учителя»… И через год — летальный исход… Летальный исход…

Похоже, я недооценил нашего доктора. Он все слышал и все запомнил.

Внезапно веки Качурина резко поднялись, из-под них блеснули глаза.

— Я могу посмотреть эти «Записки»? — деловито спросил он.

— Конечно.

Я протянул ему папку с распечатками. Качурин едва взглянул на первую страницу распечаток и недовольно поморщился.

— Это мне не интересно. Мне нужна рукопись. Вы же не станете меня уверять, что в восьмидесятом году ваш родственник набирал тексты на компьютере? Я хочу увидеть рукописный текст.

— Есть сканы на флешке. Но если вы настаиваете, их можно распечатать.

— Сначала покажите на мониторе, потом я скажу, нужно распечатывать или нет.

Похоже, этот доктор чувствовал себя здесь самым главным. Практически боссом. Назар, Галия и психолог Вилен молча и с любопытством наблюдали за нашим диалогом, а я снова почувствовал себя школьником, стоящим навытяжку перед экзаменаторами. И я действительно в этот момент сдавал экзамен, к которому не готовился заранее: экзамен на выдержку и здравый смысл. Взрослое мудрое понимание того, что результат важнее мелких амбиций, боролось во мне с детским глупым стремлением непременно поставить собеседника на место и показать, кто здесь главный. Что победит? И кто из двоих во мне окажется сильнее, старик на исходе восьмого десятка или юнец, в которого постепенно, но неминуемо превращаются все, кому повезло миновать семидесятилетний рубеж?

Я вставил флешку и, не говоря ни слова, открыл файл со сканами рукописи. Старик пока еще довольно твердо удерживал свои позиции. Хотя, пожалуй, мое молчание можно считать демонстративным, а это означает, что юнец проколупал-таки щель в заборе и пытается в нее пролезть. Пришлось сделать над собой усилие и улыбнуться доктору, поворачивая монитор к нему.

— Прошу вас!

Тот на улыбку не ответил, сухо кивнул и уставился на экран. Текст он не читал, только просматривал, щелкая мышкой и перелистывая страницы. Интересно, что он собирался там увидеть?

— Вы утверждаете, что весь текст был выполнен в одном и том же месте? — раздался монотонный голос Качурина.

— Я не утверждаю, ибо не могу этого знать достоверно, но все известные нам обстоятельства говорят именно в пользу этой версии, — ответил я.

Краем глаза я увидел, как давится от смеха наша смешливая профессор Галия Асхатовна, и мне стало неловко. Даже почти стыдно. Ну что это я, в самом деле! Сводить счеты с малознакомым человеком, да еще таким способом… Надо срочно исправлять положение.