Горький мед

Я уже знал: со стариками шутки плохи. Я и Рогов мигом перемахнули через каменную стенку, но удивительнее всего — Сема Кривошеин, новоиспеченный юнкер и ревнитель казачьей амбиции, оправившись от удара, тоже вскочил и, подхватив под мышку шинель, пустился наутек.

Обежав прилегающий к правлению двор, мы с Роговым вновь очутились на площади и смешались с толпой. Я торопливо привел себя в порядок.

Выступал оратор с черной поповской, чуть ли не до пояса, бородой. Он ругал Арсения Никитича и большевиков, призывал голосовать за партию эсеров.

— Теперь крестьянам и казакам нужна своя власть! — надрываясь, кричал он, но мы его не слушали, искали глазами Арсения Никитича и дядю Афанасия.

Атаман и казаки затиснули их в самый угол крыльца. Вокруг оратора в бекеше терлись Маркиан Бондарев, Михаил Светлоусов и бакалейщик Расторгуев. Они подсовывали ему какую-то бумагу.

Под неистовые крики «Долой!», «Хватит — напановались!» розовощекий горожанин в бекеше сильным, красивым басом огласил список кандидатов, переданный ему Бондаревым и Светлоусовым. В него вошли все наиболее видные лавочники и многоземельные казаки и иногородние. И среди них каким-то непонятным способом затесался, допущенный в состав кандидатов наверное для виду, хуторской жестянщик, лудильщик котлов и самоваров — Серапион Костырин, пришлый мужичок неопределенного роду-племени.

— Пущай заместо большевика для вывески, — глубокомысленно заметил, выдвигая его кандидатуру, Михайла Светлоусов. И тут же выставил его на трибуне для всеобщего обозрения, чем окончательно смутил и расстроил замордованного нуждой невидного замухрышку кандидата.

Под не менее оглушительные возгласы и гвалт противной стороны Арсений Никитич наконец пробился к краю трибуны и, заметно задыхаясь и напрягая голос, огласил свой список — в нем первое место занимали самые захудалые иногородние и казаки. В списке этом наряду с бедным рыбаком Афанасием Байдой и батраком Санькой Пахомовым оказалась и учительница Софья Степановна. Я даже подтянулся на носках, услыхав ее фамилию.

Стали голосовать обыкновенным в то время поднятием рук. И тут поднялся такой шум и свист вперемежку с аплодисментами, что казалось, будто над площадью разразилась громом градовая туча.

Не скоро утихомирился митинг.

И здесь гражданин в бекеше опять взял руководство собранием в свои руки. Он был председателем митинга и проголосовал сначала за первый список. Поднялся лес рук. Ни о каких счетчиках в такой обстановке не могло быть и речи. И когда уже проголосовали «за», раздались отдельные выкрики:

— Долой кожедеров!

Гражданин в бекеше, очевидно придерживаясь правила «куй железо, пока горячо», ничуть не растерялся и с ходу проголосовал за второй список:

— Кто за кандидатов, выдвинутых представителем большевиков?

Взметнулся более густой частокол рук, но председатель митинга с картинным сожалением развел руками:

— Меньшинство! Итак, в состав Гражданского совета вошли представители всех слоев населения и всех партий, выдвинутые по первому списку.

И снова крики, гам и свист прокатились над площадью…

Толпа шумела и волновалась до самого вечера…

Через два дня поздней ночью возвратился из города отец. Сестры давно спали, а я, разбуженный шумом, лежа в кровати, прислушивался к разговору.

Мать встретила отца вздохами и ахами:

— Ты же обещал обыденкой справиться. Я уже думала, что случилось. Был у Игната?

— Был.

— Ну и что? Что он посоветовал?

— Да что… Он сам между двух огней. На демонстрации ходит. Как дежурство на переезде кончит, так и — в город. С флаком и леворвертом за голенищем. А Катюшка его на базаре молоком торгует. Город кипит, как котел, ничего не разберешь.

— Как будем жить? — назойливо допытывалась мать. — Дадут нам земли? Или в Расею поедем?

— Насчет земли пока ничего не слыхать. Какая уж тут земля, — вздохнул отец. — Еще не известно, что будет. Игнат сказывал: буржуи опять силу взяли. Как бы опять не пришлось воевать, только промежду собой.

— Ох, господи! — воскликнула мать. — Что же это на свете творится?

Запах подснежника

После бурных дней конца февраля и первых мартовских хутор как бы вновь притих, успокоился. Как и следовало ожидать, власть на местах установилась такая, какую пожелали состоятельные хозяева.

Отец рассказывал однажды, как он пошел в комитет просить земли на усадьбу. Маркиашка Бондарев, откровенно ехидничая, предложил:

— Денежки на кон — земля будет. Купить или заарендовать… Знатца, так… как его…

Рассказывая об этом, отец горько усмехнулся, махнул рукой:

— Не пришло, значит, еще время. Хоть и без царя, а оно вишь как — все по-старому. Верно Игнат говорил…

И долго хмурясь, ковырялся на пасеке. А вечером передал со слов дяди Игната странный, похожий на легенду рассказ о Ленине, мудром человеке, который стоит за то, чтобы отнять у таких, как Адабашев и Маркиан Бондарев, землю и раздать ее бедным крестьянам совсем и навсегда, бесплатно — так-таки ни за копейку, а рабочему люду — заводы и фабрики.

Мать вздохнула:

— А где этот Ленин? Может, его и нету вовсе. Так, выдумали люди для думки о счастье своем.