Горький мед

День клонился к вечеру, когда они наконец добрались, и Глэдис, выйдя из машины, смогла наконец как следует размять затекшие ноги. С их участка открывался превосходный вид на океан, и, вглядываясь в его голубые просторы, Глэдис испытала чувство облегчения. «Да, — подумала она, — я правильно поступила, когда не стала пороть горячку. Полтора месяца в таком чудном месте — это как раз то, что мне нужно. Здесь я, по крайней мере, сумею успокоиться и разложить все по полочкам».

В самом деле, до последнего гвоздя знакомый одноэтажный щитовой коттедж буквально дышал спокойствием и действовал на нее умиротворяюще, к тому же рядом было море, созерцать которое рекомендуется даже буйно-помешанным (при мысли об том Глэдис невольно улыбнулась). По соседству — в таких же коттеджах — жили ее старые друзья из Чикаго, Бостона и Нью-Йорка. Все было прекрасно. Исчезали все скучные заботы. Оставалось общение с детьми, полноценное, свободное, не ограниченное массой срочных дел. И оставалось время, то самое время, которого так не хватало, чтобы подумать о жизни. Особенно теперь, в той непростой ситуации, которая сложилась в их семье.

Вдруг Глэдис поймала себя на том, что думать ни о чем таком ей как раз и не хочется. Больше того, ей не хотелось даже звонить Дугу, чтобы сообщить: доехали нормально. Она никак не могла заставить себя сделать это. Кончилось тем, что Дуглас позвонил первым.

— Ну как, все в порядке? — спросил он, и Глэдис уверила его, что все просто отлично. Коттедж к их приезду вымыли и просушили, крыша не протекала, ставни и окна были целы, а дорожка перед крыльцом засыпана свежим песком. Выслушав ее, Дуг поинтересовался:

— Почему ты не позвонила мне сразу, как только вы приехали? Я уже начал беспокоиться, не случилось ли что по дороге.

«Боже мой! — с раздражением подумала Глэдис. — Какая ему разница, когда я позвоню — сразу по приезде или через час? Что ему задело? Он боится потерять „надежного партнера“, которому он может доверить своих детей? Но ведь если со мной что-нибудь случится, всегда можно нанять няню!»

— Извини, Дуг, — ответила она. — Мы все были очень заняты: надо было открыть дом, распаковать и разложить вещи.

— У тебя усталый голос, — заметил он. Глэдис действительно устала — в последние несколько недель она чувствовала себя так, словно по ночам ей приходилось грузить мешки в порту. Отчего же Дуг заметил это только сейчас?

— Ты же знаешь, дорога до Харвича не из легких, — ответила она. «Дети, собака и шофер живы-здоровы и чувствуют себя нормально», — хотелось ей добавить, но она сдержалась. Вряд ли Дуг способен был правильно ее понять.

— Жаль, что я не смог поехать, — промолвил Дуг. — Как бы мне хотелось отдыхать с вами на пляже, вместо того чтобы возиться здесь с клиентами!

Голос его звучал вполне искренне. Возможно, Дуг действительно хотел бы оказаться сейчас с семьей, но не ради нее, а ради отдыха у моря.

— Ничего, — ответила Глэдис. — Когда ты будешь посвободнее, ты сможешь проводить с нами каждые выходные. А там, глядишь, и отпуск…

В голосе ее прозвучала положенная доля участия, но на самом деле больше всего Глэдис хотелось, чтобы этот разговор как можно скорее прекратился. Ей совершенно нечего было сказать Дугу. Она чувствовала себя выжатой досуха, пустой, как фляга пьяницы к утру, еще немного, и она просто засомневалась бы в собственном существовании, настолько покинули ее жизненные силы.

— Мы тебе еще позвоним, — произнесла она как можно естественнее, и через минуту оба положили трубки. Дуг не сказал ей, что любит ее. Странно, что она начала замечать это только сейчас, когда было уже поздно. Может быть, в том, что любовь исчезла, есть доля и ее вины? Что же теперь делать?

Глэдис вернулась к детям и помогла им застелить кровати, поскольку сервис-служба не удосужилась этого сделать. Когда все было готово, они быстро поужинали, после чего дети отправились спать, а Глэдис решила заглянуть в чулан, который она переоборудовала под фотолабораторию.

Они не были здесь уже почти год, однако, включив свет, Глэдис обнаружила, что все осталось как было. На длинном столе в образцовом порядке были разложены бачки, кюветы, баночки с реактивами, стояли красный фонарь, увеличитель в полотняном чехле и японский автомат для цветной печати. Вся стена над столом была увешана фотографиями, сделанными ее отцом. Было и несколько ее снимков, в том числе — портрет Дуга, сделанный лет семь назад.

Остановившись перед ним, Глэдис долго всматривалась в знакомое ей до последней черточки лицо. Заметив в глазах Дуга то же выражение холодности, которое так поразило ее недавно, Глэдис подумала: «Значит, я была слепа и не замечала очевидного». Но почему? Сама ли она хотела обманываться или просто не обратила внимания на то, что человек, которого она когда-то любила, изменился? Почему она прозрела только после того, как Дуг произнес жестокие слова о том, что в браке любовь не нужна? Быть может, потому, что подсознательно ей хотелось любить и быть любимой?