Горький мед

— Потрясающе! — расхохотался Антонио.

— Что вы находите в этом смешного?

— Вы совершенно себя не цените. А вот она — переоценивает. И кто кому должен завидовать?

— А это правда, что вы — матадор? — сменила тему Полина. Ей хотелось побольше узнать об этом человеке.

— Правда. Коррида — вся моя жизнь.

— Расскажите о ней. — Она взяла со стола маленькую рюмочку с ликером и сделала глоток, надеясь, что небольшая доза алкоголя поможет ей расслабиться, потому что терпеть нервную дрожь, которая пробирала ее насквозь под его бархатным взглядом, уже была не в силах.

— Вам это действительно интересно? Или это простая вежливость?

— Интересно, — энергично закивала она.

— Ладно. Когда-то давно в этой стране жили иберы, считавшие быка священным животным. Бык почитался, быка убивали. Знаете, как часто человек приносит в жертву божеству само его земное воплощение? Мне это никогда не казалось странным. Испания — страна, где всегда царил культ смерти. И начало ему положило ритуальное убийство одного из самых великолепных, свирепых и сильных животных на свете. Конечно, шло время, и то, что делалось жрецами, вершилось, как самая великая тайна, исполненная глубокого смысла жертвоприношения, постепенно перешло в разряд забавы простого народа. Это тоже закономерно. Тайну развенчали и превратили в балаган.

— Вы хотите сказать, что коррида — это балаган? Значит, и ваша жизнь, которую вы ей посвятили, — балаган?

— О нет! История снова сделала поворот, и коррида вновь стала великим искусством аристократов, и были забыты ее жреческие, а потом и народные корни. Сражаться с быком выезжал кабальеро, безупречный рыцарь на великолепном коне. В Мадриде проводились настоящие турниры на Пласа Майор. Рискованная забава многим стоила жизни, но получила невероятную популярность. Конечно, это было чистой воды язычеством, а Испания — христианская, католическая страна. И вот один из пап, Пий Пятый, сделал попытку запретить корриду. Но тут ему воспротивился король Филипп Второй. Вердикт отменили, и аристократы, безумные кабальеро, снова могли выходить на смертельный бой с быком. Потом был период, когда запрет все-таки осуществили, и коррида возобновилась только в восемнадцатом веке. И длится до сих пор… — Он одним глотком выпил виски и откинулся в кресле. Его лицо стало задумчивым и грустным. — Бесконечная коррида, вечный бой. Вам не кажется, что во всем этом есть нечто удивительно чувственное? — вдруг неожиданно спросил Антонио, застав Полину врасплох этим откровенным вопросом.

— Чувственное? В смертельной схватке? Я не знаю. Не могу понять.

— А разве вечный бой между мужчиной и женщиной не напоминает корриду? Самое забавное, что роль священного животного, быка, играет мужчина, а роль матадора — женщина. Это очень опасная игра. Знаете, как говорят у нас? Пропусти матадор быка под мулетой чуть дальше от себя — он трус, а чуть ближе — покойник. — Антонио поднялся, подошел к ней и встал за креслом. Полину словно окатила волна жара, исходящая от него. Она хотела повернуться, но застыла как изваяние.

— Вы говорите странные вещи, — едва смогла произнести она.

— Почему? Полина… Какое у вас красивое имя. В какие игры вы играете, сеньорина? — Он резко опустил руки ей на плечи, а потом отпустил. Она вскочила как ошпаренная. Что он о ней думает? Что она — шпионка Акулины? Что певица специально оставила их наедине, чтобы она разузнала у Антонио все, что только можно? Что Акулина решила ее подложить ему? О господи! Только не это.

Полина стояла перед ним, еле удерживаясь на своих высоких каблуках. Ее качнуло, и она попала прямиком в его объятия. Он склонился над ней, и его сухие горячие губы накрыли ее рот. Это, несмотря на его последнюю резкую фразу, не был грубый поцелуй, наоборот. Он нежно провел языком по ее нижней губе, поцеловал уголок рта, сначала с одной стороны, потом с другой, и, когда она готова была ему ответить, неожиданно отстранился. Продолжая держать ее лицо в ладонях, он смотрел в ее глаза, как будто хотел найти в них ответ на свои вопросы. И не находил. Вернее, ответ его удивил. Зрачки Полины расширились, глаза повлажнели, заблестели лихорадочным блеском. Он отпустил ее, осторожно усадил обратно в кресло.