Горький пот войны

– У нас без литературы не было бы ничего – ни народа, ни государства, ни величайшей в мире Победы. Ведь мы победили не армию – духовное зло. И все же, я говорил об этом, но повторю: стоящий писатель намеренно ничему не учит. Он исследует реальность – и только собственными средствами. Исходит из своего опыта, а не берет напрокат чужие идеи – даже из самых гениальных творений. Роль литературы, как мне кажется, в другом. Она шлифует личность, закладывает базовые представления. Вот в войну я особенно сблизился с деревенскими ребятами – они служили у меня в батарее. И что тогда поразило: общая культура у сельских жителей была не ниже. Говорю не о начитанности и образованности, а о чувстве собственного достоинства, отношении к товарищу, женщине, младшему, природе.

Ну, конечно, мне не приходило в голову расспрашивать их о Декарте или Платоне – они такого не читали. Но знание русской классики, пусть даже какой-то ее части из школьной программы, – одно это уже не позволяет быть невежественным. Достижение государственной политики СССР – всеобуч, но ведь и русской духовности, при всей затасканности понятия, никто не отменял. Знаете, кто самые яркие, живые и колоритные рассказчики? Не писатели и не артисты – жители села. В детстве меня каждое лето вывозили на Урал, в места, где я родился, а там настоящая деревня, потрясающей красоты виды. И вот, у нас собирались гости. Приходил дядя Федя, а с ним толпа знакомых: за столом рассказывали байки, какие-то истории. Настоящая энциклопедия русской жизни.

– Сейчас что-то изменилось? Многие говорят о кризисе духовности, о том, что Россия перестает быть самой читающей страной: всем некогда – надо деньги зарабатывать.

– Не то, чтоб люди изменились, возникла мода на сверхпотребление. Но, как показала история цивилизации, пресыщенность не делает нас счастливыми. Сытое ничто достигается сегодня такими катастрофическими утратами, так болезненно и опасно для Земли и человечества, что если это продолжится, Мировой океан превратится в мировую свалку, поля – в пустыни, а люди, если они еще останутся людьми, будут вынуждены ходить в особых скафандрах среди задыхающегося пластмассового мира. Мы не должны стремиться к достижению исключительно материальных благ – понятие «благо» имеет и более возвышенный смысл, который должен сохранить в человеке все человеческое, не отрывая от породившей его природы, а объединяясь с ней в гармоничном союзе.

Что же до самой читающей страны… К сожалению, в последние годы обозначился провал с классикой, как с советской, так и с русской. Появляются новые имена, их довольно много, но забываются большие писатели – Бунин, Паустовский, Шолохов, Твардовский. Когда встречаюсь с людьми «высокого роста», всегда поднимаю вопрос о положении литературы. Но это ничего не меняет – усилий одного, двух, пяти человек тут явно недостаточно. Хотя все же что-то делается. Слышал хорошие отзывы о вечерах, которые проводит Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей России, в организации и становлении которого я когда-то принимал участие.

– Сейчас нет больших писателей?

– Чувствую себя смущенным, когда говорят: назовите писателя, который сейчас необходим, как когда-то Толстой, Достоевский или Шолохов. Каждый из них – эпоха. И пока ничего похожего, близкого в нашей литературе нет. Но так не будет продолжаться вечно. С другой стороны, нельзя сказать, что скоро возникнет роман, равный «Войне и миру» или «Тихому Дону».

– В эссе «Исследование жизни» вы писали, что главное в Толстом и Достоевском – правда действительности, хотя суть этих художников и невозможно «одной формулой определить». Кто еще для вас важен?

– Бунин. Он – всегда мой. Но «главное» в нем нечто другое – жизнь слова. Так описать горе, радость, любовь, страсть, облетающий осенний сад, охоту, золотой блеск воды на балконе – ничего подобного нет у других писателей.

– Ему сейчас ставят в вину, что он покинул родину, был антисоветчиком…

– Эти вещи может объяснить только он.

– Вы создали новый жанр короткой лирико-философской миниатюры «Мгновения». Стали тесны рамки повести, рассказа?

– Как-то во сне, а может быть, в полуяви, при синеватом свете ночника, под мерзлый визг колес поймал себя на мысли, что снова, как в детстве, неистово тороплю время. Вагон трясет, тоскливо: скорей бы домой. И вдруг поразился – ведь мы совсем не осознаем утекающего срока. Прошел день, настал другой, а все, что было, пропало, ушло, стерлось. А сколько было таких дней, сколько в них осталось открытий, людей, чувств, счастливых и грустных мгновений… Мне показалось, что в форме короткой зарисовки проще рассказать об этом глубоко, необычно, откровенно, не стесняясь. Начал писать – жанр потребовал большой работы, усидчивости, напряжения памяти.

– Вам удалось восстановить в памяти подробности давно минувших дней?