Горький шоколад

Кира тогда совсем перестала спать по ночам – кружила, бродила по квартире, как призрак отца Гамлета. Не включая света, проводила ладонью по поверхностям мебели, по подоконникам, подолгу стояла у окна, вглядываясь в темноту улицы. И гулко стучало от счастья сердце.

И всего этого ее хотели лишить? Нет, господа! Нет и нет. И ни за что!

Когда Мишка заболел и врач честно предупредил Киру, что времени осталось совсем немного, месяца четыре, не больше, она, конечно, позвонила в Москву.

Было жаркое лето – Европа горела и подыхала от зноя и засухи. А в Москве лили бесконечные дожди. Трубку взяла Нина и сухо, совершенно без эмоций, выслушав Киру, ответила, что Кати и внучки в Москве нет, они отдыхают.

– Далеко? – допытывалась Кира. – Но с ними же должна быть связь?

Помолчав, Нина ответила, что да, далеко, где-то на Северном Кавказе, у бабушки подружки. Кажется, в Осетии или в Дагестане, нет, в Дагестане – на море. В Осетии же моря нет?

– Но мы, – Нина запнулась, – мы не созваниваемся. Плохая связь. Горное село и все такое.

Кира поняла, что отношения у Нины и Кати по-прежнему плохие. Ничего не поменялось за эти годы. Так и грызут друг друга, словно мыши в тесной норе. Впрочем, нора, оставленная бывшим мужем, не была так уж плоха – по крайней мере, куда просторней, чем их квартирка в Остенде.

– Приедет – конечно же, сообщу, – неуверенно пообещала Нина и, помолчав, все-таки спросила: – А что, все так серьезно?

Кира, еле сдерживая рыдания, выдавила скупое «да» – без подробностей. Да и зачем им подробности, скажите на милость?

Был июль, и впереди, по уверениям врача, оставалась еще осень. Последняя осень в их жизни.

Но к концу августа Мишке стало хуже, и его увезли в бюргер-госпиталь. Двадцать второго сентября его не стало, общей осени у них не случилось.

Катя позвонила в начале октября и, услышав короткую Кирину фразу: «Ты опоздала», с нескрываемым раздражением буркнула что-то по поводу дочки – корь или ветрянка, какая-то ерунда по сравнению с тем, что отца больше нет. Разговор окончился ничем. Катя не спросила подробности о смерти отца, Кира не задала ни одного вопроса о жизни Кати.

Казалось бы, все было закончено. Мишка ушел, и отношения с Катей оборвались окончательно. Кира была уверена, что Кати, Нины и Ксении в ее жизни больше не будет. Но нет, все оказалось не так. Оставалось еще то, что муж просил непременно сделать – выполнить его последнюю волю, передать Кате его прощальное письмо и колечко с гладким и мутным темно-зеленым изумрудом. Кольцо его матери, Катиной бабки Ольги, с которой встретиться им не довелось.

Колечко было так себе, красоты никакой. И ценности наверняка тоже. Старинное? Наверное. Но ерунда, а не колечко, это было понятно. Ценность оно представляло только для Мишки – кольцо его матери, доставшееся той от ее бабки.

Кстати, он спрашивал, знает ли Катя о его болезни? Конечно, Кира врала – нет, Катя не знает, они с дочкой в отъезде, черт-те где, без связи, сообщить ей невозможно. Да так и было на самом деле.

И Мишка тогда успокоился – ему было легче принять то, что дочь ничего не знает, чем то, что она отказалась приехать. В августе он еще спрашивал про дочь, а в сентябре уже нет – сознание его было плавающим, нечетким и спутанным.

Катя, удивив Киру, позвонила утром следующего дня, спросила, не может ли Кира подъехать к ней. Да, домой! А что тут такого? Ксюха болеет, и оставить ее нельзя, невозможно – температура под сорок.

Кира ее перебила:

– Да, Катя! Конечно! – И, чуть помолчав, осторожно спросила: – А ты считаешь, что это… Удобно?

Катя усмехнулась:

– А, вы про маму? Не беспокойтесь – ее нет в городе.

Ну и договорились – к часу дня, к ним домой. Хорошо.

Кира торопливо выпила кофе – Зяблик, кажется, спал. Написала ему записку, удостоверилась, что колечко и письмо в сумочке, на самом дне, и вышла из дому.

По дороге купила фруктов, коробку конфет и коробку пирожных – красивых до невозможности, похожих на глянцевые пасхальные свечки.

Квартира находилась в хорошем районе: золотая миля, кажется, это так здесь называется? Малая Грузинская, когда-то там жил Высоцкий. Восьмой этаж, налево от лифта – Кира помнила. Была она здесь дважды – конечно, оба раза ни Нины, ни Кати дома не было.

Зашли они по каким-то делам – кажется, Мишка искал документы. Ничего у них там не было и быть не могло. Но все равно осталось отвратительное чувство, что она без спроса, по-воровски ворвалась в чужую жизнь.

У двери Кира перевела дух и позвонила. Удивилась, что колотится сердце. «Волнуюсь?»

Дверь открылась, и на пороге квартиры возникла Катя.

Она, конечно, изменилась, а что удивительного? Прошло много лет, Кира знала ее почти ребенком, потом строптивым подростком, а сейчас перед ней стояла взрослая, много чего повидавшая женщина – разведенная и имеющая дочь.

Катя была явно смущена и отводила глаза.

Кира прошла, разделась.

– Куда, Кать? На кухню?