Горький шоколад

Дед рассердился: «Ее уже нет, моей Дуси! И обсуждать ее я с тобой не намерен. Точка».

Позже, после его смерти, Леля поняла: дед Семен был самым близким и дорогим человеком. И любил ее больше, чем все остальные. Слава богу, ее дочку он тоже дождался. Но одна история ее мучила всю жизнь – она отказала ему в самой малости: назвать дочку в честь бабки. Дед упрашивал, чтобы назвали Дусей.

А она возмущалась:

«Господи, какая Дуся? Как можно в наше время дать такое вот имя? Дед, ты спятил? Как моя дочка будет жить с этим именем? Дуся, господи… Дед, ну ты пойми!»

Он понял… Или сделал вид, что понял. Но обиделся крепко. До конца жизни обиделся, хотя и виду не подавал. Точнее, старался не подавать. Только растерянно спрашивал: «А что, Катя лучше, чем Дуся?»

Вправду не понимал? Она раздражалась и объясняла. Потом подумала: дурой была! Действительно: какая разница? И вскоре мода пошла на всех этих Дусь и Глаш.

Рассказала дочке, и та рассмеялась: «Мам, а ты зря! Вот было б прикольно! Дуся! Нет, ты прикинь!»

А прикидывать было поздно – деда Семена давно уже не было на этом суетливом и беспокойном свете. Но успехи внучки он заметить успел. И с радостью повторял: «Да! Мозгами в меня! И душой! Умеешь любить! Но… как-то… не тех… Совсем в меня, ох… И как так сложилось?»

Кстати! Когда начиналось ее первое печенье и «маминлад» – так называла мармелад ее Катька, – дед ей помог: деньжат подкинул прилично. А вот когда она раскрутилась и пошла дальше и вверх, в помощи отказал. Сказал: «А нет, Лелька! Я ж теперь пенсионер! Ку-ку денежки. Все отдал, пустой я, Леля! Давай сама, раз такая смелая!» «Все тебе мало», – ворчал он. Не осуждал, но боялся за нее. Все понимал про те времена. Бизнес свой «мармеладный» она начала, конечно же, в перестроечные годы, отработав несколько лет «на дядю», – после института попала на кондитерскую фабрику, лучшую, как считалось, не только в Москве, но и во всем СССР. Так считалось. Хотя Леля часто с этим спорила: прекрасные кондитеры были и во Львове, и в Куйбышеве, и в Риге, и в Гомеле.

Опыта набралась достаточно, ну и решилась…

И еще – в маленьком цеху, где она начинала, ей было тесно, хотелось большего. Не только из-за денег, но и для души. Хотелось рискнуть, попробовать: а вдруг смогу? Неохота до конца жизни оставаться с печеньем и вафлями. И свою лавочку скоро прикрыла – с облегчением и благодарностью «маминладу». Тогда уже у них появилась и хорошая квартира – взамен дедовой однушки в Орехове. И машина. Тогда казалось, шикарная – перламутровая и навороченная «бээмвэха», разваливающаяся, правда, но на ходу. Тогда все выпендривались и пересаживались в иномарки. Ну, и она, соответственно.

А муж гордо продолжал рассекать на старой «пятерке»: мне эти твои выпендрежи по барабану! Кривил губу, морщился. Брезговал. Слушать про ее разборки с бандитами не хотел: «Мне это противно, Леля».

А она и не обижалась: да, он такой! Честный и неподкупный.

Но кто без грехов и недостатков? Вот именно! И кстати, честность его – достоинство! А все эти размышления деда по поводу того, что мужчина должен кормить семью, и точка, иначе он не мужчина, устарели.

И почему ее муж должен соответствовать представлениям деда Семена о мужском долге и мужском характере?

Леля мечтала о шоколадной фабрике – своей, личной. Черный шоколад, белый. Горький и сладкий. И название придумала – «Зебра». Черная полоса – горький, белая – сладкий. Потом зебра стала символом фабрики, ее фирменным знаком. Красовалась, полосатая, на этикетках. И даже стояла в холле офиса – огромная, глянцевая, гладкая, метра три в высоту.

Ну и рискнула тогда, взяла огромный, неподъемный кредит. Дед был еще жив, наблюдал. Ничего не комментировал, как это делал обычно. Но когда у нее получилось, счастливо выдохнул: «Молодец, девка! Не растерялась! Не ошибся в тебе!»

Гордился очень. Почти перед самой смертью Леля привезла его в свой новый офис. Дед уже плохо ходил, опирался на палку. Вошел и оглядел все, казалось, равнодушным взглядом. А потом уселся в кресло в ее кабинете и, тяжело вздохнув, произнес: «Хорошо. – И добавил: – Умочка». Всё.

Коротко и емко. Ей было приятно. И еще она подумала: «А? Как я тебя? Думал, не справлюсь? Не потяну? Вот! Я и тебе все доказала!» Потом задумалась: кому она доказывала всю жизнь? Себе, ему, деду, мужу? Да черт его знает. Или дело в амбициях, тщеславии, честолюбии? В желании лучше жить? Все вместе, наверное, так…

А после смерти деда нашла завещание…

Врал дед. Врал, что ничего не осталось! Просто хотел проверить ее, как сам грубовато говорил, «на вшивость».

А в завещании было… Не деньги, нет. Деньги тогда почти ничего не стоили: курс скакал, деньги менялись – словом, ненадежно совсем. Дед оставил ей камни. Хорошие камни. Десять штук. Всего десять, а размер и чистота…

В очередную «черную» полосу, когда уже не было никаких выходов, долбануло по башке так, что ужас, спасли ее эти «стекляшки». Спасибо деду!