Горький среди нас

Остроту этой боли как будто еще усилили два следующих дня, почти целиком проведенных в Колонном зале. Чуждо было, что посреди дневного огня этих люстр, где меньше двух лет назад, на Всесоюзном писательском съезде, десятки национальных советских и зарубежных литератур внимали исполненному жизни, счастливому Горькому, — он сейчас лежал, безучастный к свету и тьме, красивый красотою прошлого.

В этом траурном Колонном зале мне привелось прочитать свои прощальные четыре листочка перед микрофоном в те минуты, когда правительство стояло у гроба Горького в почетном карауле, отдавая последний долг писателю, дело которого победоносно и навеки переходило в будущее.

Вот вырванные из записной книжки, исчерканные странички — я писал их торопливо в небольшой комнате позади хоров, и только-только кончил — меня проводили на хоры к микрофону, прилаженному сверх парапета.

«В мировой литературе мы знаем немало великих биографий. Биография Максима Горького принадлежит к ним, но вместе с тем резко отличается от всех них своею сверкающей новизною. Это была жизнь, как в зеркале отразившая в себе историческую смену эпох. Это была первая писательская жизнь, отданная без остатка побеждающему и победившему рабочему классу. Это была первая великая жизнь пролетарского писателя. Максим Горький изобрел свою непревзойденную биографию. Смысл открытия, которое он сделал своей жизнью, состоял в том, что каждый шаг своего писательского бытия он выводил из объективных событий своего времени. Его биография сделалась сверстницей биографии революции пролетариата. Он писал так же, как жил, иногда обгоняя самые смелые предвестия будущего, сам страстно предвещая его и без устали глядя вперед. И он оставил нам свое имя, как ключ, которым открывается полнота последнего революционного полувека.

Советская литература со смертью Максима Горького больше других искусств несет тяжесть утраты. Человек могучей любви к жизни, Алексей Максимович был крепко связан со многими из нас — писателей Советского Союза. Я лично переживаю потерю глубоко, потому что полтора десятилетия близко общался с этим необычайным человеком. И я думаю: советская литература увековечит своим трудом заветы великого русского писателя Максима Горького. Смерть, конечно, бессильна перед делом, оставленным им нашей стране».

Дорога в Донской монастырь через старый, узенький московский Каменный мост; на другой день в том же Колонном зале — черная урна с прахом Горького, так странно заменившая еще недалекий от жизни, осязаемый облик Алексея Максимовича; проводы ее на Красную площадь; прощальные речи, в первой из которых понесенная советским народом потеря названа самой большой после смерти Ленина; замуровывание урны в Кремлевской стене, — в тончайших чертах видел я, как это было, но одновременно не видел, а мне как будто рассказывали, что это было...

Боль этих траурных дней исчезала медленно, но все разветвленнее, стройнее вырастала на ее месте благодарная признательность Горькому за все, чем он обогатил действительность и украсил твою личную судьбу.

А. М. Горький. Петроград, 1920 г.

А. М. Горький и Герберт Уэллс. Петроград, 1920 г.

А. М. Горький. Петроград, 1921 г.

«Серапионы». Слева направо: К. А. Федин, М. Л. Слонимский, Н. С. Тихонов, Е. Г. Полонская, М. М. Зощенко, Н. Н. Никитин, И. А. Груздев, В. А. Каверин. Начало 20-х годов.

Слева направо: А. М. Горький, К. Роде, А. Н. Толстой, А. М. Ремизов, А. П. Пинкевич. Берлин, 1922 г.

А. М. Горький, Ф. И. Шаляпин и Герберт Уэллс в Доме ученых. Среди присутствующих: Ф. Э. Кример, М. П. Кристи, К. Роде, М. Ф. Андреева, М. И. Будберг, сын Уэллса. Петроград, 1920 г.

А. М. Горький. Берлин, 1922 г.

А. М. Горький и Л. М. Леонов. Сорренто, 1927 г.

К. А. Федин. Давос, 1932 г.

Всеволод Иванов. 20-е годы.

К. А. Федин и М. Л. Слонимский. Сан-Блазиен, 1932 г.

А. М. Горький в редакции журнала «Работница»

А. М. Горький и К. А. Федин в Горках. 1934 г.

А. М. Горький и Стефан Цвейг. Сорренто, 1930 г.

А. М. Горький выступает на I Всесоюзном съезде советских писателей. Москва, 1934 г.

А. М. Горький и А. Н. Толстой. Сорренто, 1932 г.