Горький вкус любви

Наконец Фьора заговорила:

— Насер, много раз я повторяла тебе, что хотела бы уехать отсюда, но, по-моему, это просто невозможно. Денег у меня нет. Паспорта нет. Как я уеду?

Я взял ее за руку и сказал:

— Я всё устрою.

К тому времени, когда мы подошли к гостинице «Меридиан», я изложил Фьоре свой план. Я пообещал ей, что мы сможем добраться до Европы, и пересказал то, что говорил мне Хилаль о Харуне, слуге кафила, которого вывезли в Германию.

У Фьоры сразу возникли возражения, главным из которых было ее нежелание ехать в Европу. Средоточием ее устремлений был Каир. Я предупредил ее, что даже для выезда в Египет ей нужен будет паспорт, без которого нам придется бежать тайно.

Тогда она тихо проговорила:

— Насер, я боюсь. Я не смогу бросить здесь маму.

Я сжал ее ладошку, обтянутую перчаткой, и нежно сказал:

— Не пугайся, любовь моя. Расставания всегда печальны, но ты же не одна. Я буду с тобой. Мы поможем друг другу справиться с грустью.

И я поделился с Фьорой своими детскими размышлениями. В первые годы жизни в Саудовской Аравии я часто задавался вопросом: может ли мать, любящая своих детей, отправить их в чужую страну? Постепенно я понял, что высшая обязанность родителей — сохранить жизнь своему ребенку. Я понял, что моей матерью руководила истинная любовь, когда она отдала контрабандистам всё, что имела, и отослала с ними своих детей прочь из Эритреи, а сама осталась жить под бомбежками. Она хотела, чтобы мы начали новую, мирную жизнь в другом месте, потому что боялась за нас: в любой момент нас могли убить. Как не восхищаться силой ее любви? Как не преклонить колени перед материнской жертвой? Я не сомневался, что мать Фьоры поймет и простит свою дочь, которая покидает ее в поисках лучшей доли.

Когда мы подходили к дому Фьоры, с наших абай и платков текла дождевая вода. Мы промокли насквозь.

В комнате Фьоры я обнял продрогшую девушку, прижал ее к себе. Я догадывался о том, что она чувствует сейчас. Но времени на утешение у нас нет. Сначала нужно разобраться с Басилем. Нельзя, чтобы он крутился вокруг, пока мы работаем над планом побега. Что произойдет, если он снова заявится ко мне в дом? Как я объясню ему наличие десятков запрещенных книг, вуали, женской обуви, чулок и перчаток? Однако и выбросить абайю я не мог, ведь без нее мне не увидеться с Фьорой!

13

Я прохаживался по Аль-Нузле, поджидая черный джип. Довольно скоро он выехал со стороны мечети и припарковался в нескольких кварталах от нее.

Быстрым взглядом я окинул улицу. В отдалении новый мальчик-поводырь вел слепого имама домой после вечерней молитвы. Мне было интересно: действительно ли этот мальчик предан имаму или он такой же отчаявшийся влюбленный, как и я, мечтающий найти способ связаться с девушкой из колледжа? Такое вполне возможно, думал я. Кто знает, может, Аль-Нузла полна тайных любовников?

Глубоко вздохнув, я направился к пальме перед моим бывшим домом. Погруженный в наши с Фьорой отношения, я совсем забросил дерево, перестал поливать его, и листья, когда-то пышной короной венчавшие пальму, теперь безжизненно поникли. Я провел ладонью по стволу и вспомнил, как в детстве приводил к пальме младшего брата, чтобы посидеть вместе в тени. Только здесь я мог рассказывать ему о нашей матери, потому что дядя запретил произносить ее имя в стенах дома.

Пять лет прошло с тех пор, как дядя увез Ибрагима в Эр-Рияд. Наверное, если мы случайно встретимся с братом на улице, то я уже и не узнаю его. Стал ли он мутаввой, к чему готовил его дядя? Помнит ли он меня, считает ли своим братом? Что касается дяди, то он вычеркнул меня из своей жизни — для него я был вероотступником.

Я расправил плечи, отбрасывая печальные мысли, сунул руки в карманы и оглянулся на джип. Рядом с машиной стоял Басиль. Хамид тоже вышел и направился в йеменскую лавку. Я пересек дорогу и приблизился к Басилю.

— В чем дело? Говори быстрее, — сказал он, завидев меня. — Не хватало еще, чтобы Хамид видел, как я разговариваю с нечестивцами вроде тебя.

Я — нечестивец? Мне хотелось сказать Басилю, что его лицемерие отвратительно, но при сложившихся обстоятельствах я не мог даже виду подать, что чем-то недоволен.

— Если хочешь, чтобы сегодня вечером я пришел в парк, то придется тебе кое-что сделать, — заявил я.

— И что же это?

— Ты помнишь те годы, когда еще не вступил в мутавву? Помнишь мотоциклы и симпатичных мальчиков? Тогда ты не носил бороды. Я хочу, чтобы ты побрился.

— Я не собираюсь сбривать бороду, а если ты не придешь в парк, то тебя арестуют.

С напускной самоуверенностью я подбоченился:

— Басиль, у тебя нет ничего против меня. Где твои доказательства? Я не боюсь. Мне нечего скрывать от полицейских.

— Но ты же понимаешь, что я не могу сбрить бороду. Что я скажу шефу религиозной полиции?

— Всё в твоих руках. Поступай, как знаешь.

— Ладно, ладно, — сдался Басиль. — Я сбрею бороду. Но ты смотри, приходи в парк, не опаздывай. Вечером там пусто. Мы перелезем через забор.