Горький вкус любви

— Я скажу вам, кто она такая, потому что горжусь тем, как она выглядит, как говорит и думает. Я опишу ее с головы до пят, и тогда дело будет за вами. Сможете ли вы найти ее по моим описаниям? Для этого вам придется постучать в каждую дверь Аль-Нузлы и пройти на женскую половину каждого дома. Вам придется остановить на улице каждую женщину и снять с нее покрывало. Вам придется проникнуть в женскую часть всех автобусов, что ходят по Аль-Нузле, всех парков, всех магазинов. И вам придется сломать стены в мечетях, которые отделяют молящихся мужчин от женщин. Я обещаю вам, что если вы проделаете всё это, то найдете ее, потому что она не похожа ни на кого. Ее ум сияет, как мрамор дворцов, а глаза отличаются от миллиона других глаз, потому что в них сквозит решимость и сила, и от этого они становятся еще прекраснее. Потому что эта женщина знает, что такое истинная любовь.

Резкий тычок в голову заставил меня замолчать. Хамид закатал рукава и отложил гутру на сиденье рядом с собой. А потом взял в руки дубинку и толкнул меня, чтобы я опустился на колени.

Джип проехал вдоль всей Аль-Нузлы и по улице Мекки, потом свернул налево, к центру Джидды. Сделав еще несколько поворотов, он прибыл к центральной городской тюрьме, куда я когда-то приходил, надеясь повидаться со своим другом господином Молчуном.

По коридорам тюрьмы трое полицейских тенью сопровождали меня. Я на ходу пытался оглядеться. Мы проходили мимо множества закрытых и открытых дверей. Сквозь зарешеченные окна я видел заключенных, неподвижно глядящих на грязную стену перед собой. Под ногами у меня хрустела битая плитка. Всё здесь было старое, сломанное, грязное.

В конце одного из коридоров я рискнул обернуться. Он тянулся, как бесконечная черная дыра, длинный и душный.

Хамид снял с меня наручники и впихнул в тесную камеру, сказав:

— Надеюсь, скоро тебя казнят, иншааллах.

Железная дверь с лязгом захлопнулась.

В глубине камеры сидел человек африканской наружности. Увидев, в каком я состоянии после побоев в джипе, он встал и носовым платком вытер кровь с моего лица.

— Будь терпелив, мой сын, — сказал он. — На, выпей воды. Ты похож на человека, которому есть что рассказать. А у меня есть всё время в мире, чтобы выслушать тебя. Но сначала тебе нужно отдохнуть.

Камера была очень тесной. Под потолком горел флюоресцентный светильник, на дальней от двери стене было крошечное окошко. Днем и добрую половину ночи в камере горел ослепляющий свет, и было жарко, как в пустыне.

На полу не оставалось почти ни одной целой плитки, повсюду шныряли пауки. Все стены и потолок были пропитаны запахом рвоты. Вдоль стен лежали два матраса, оба тонкие и в пятнах мочи. На них обезумевшие от страха мужчины мочились под себя, как младенцы.

На следующий день, выслушав мою историю, мой сосед по камере — мусульманин Мустафа из Нигерии — воскликнул:

— Какая замечательная женщина твоя возлюбленная, Насер! Она достойна быть пророком за то, что сумела придумать и осуществить гениальный план соединения со своим любимым. Так что держи голову выше. Тебе повезло быть рядом с этой сильной женщиной. И не отчаивайся, Насер, наш путь в этом мире не долог, так радуйся же тому, что такая удивительная женщина, как Фьора, подарила тебе шесть месяцев своей жизни.

17

Прошло пять дней с тех пор, как полиция поймала меня и привезла в тюрьму. Сейчас утро, половина шестого. Время превратилось для меня в наваждение, я считаю секунды, минуты, часы, дни, потому что придумываю собственный календарь, первым днем которого стал тот день в июле, когда в моей жизни появилась Фьора.

Я сижу на жидком матрасе, напротив Мустафы. Он повернулся лицом к стене и спит в резком свете флюоресцентной лампы.

Я обхватываю колени руками, раскачиваюсь взад и вперед. Я постоянно сражаюсь со своими мыслями, не желая думать о грозящем наказании. Мустафа сказал, что нет никакого смысла думать об этом дне. «При рассмотрении твоего дела тебя не будет в суде, — объяснял он. — Тебе не разрешат нанять адвоката или защищаться самому. Не объявят приговор, не скажут, когда он будет исполнен. Когда решат, что настало время, за тобой придут и отвезут на Площадь Наказаний».

Поэтому я стараюсь думать только о Фьоре. Скоро придет охранник, чтобы отвести меня в тюремную мечеть. В первые дни я отказывался ходить туда, и меня волокли силой через всю тюрьму в другое крыло. Но Мустафа посоветовал мне не сопротивляться. Зачем лишний раз подставлять спину под удары? «Помни, что Аллах принадлежит не только им. И вообще не стоит упускать шанс выйти из камеры на воздух».

Мечеть при тюрьме была огромной, просторнее даже, чем большая мечеть в Аль-Нузле. Стены ее выкрашены в белый цвет, в ней светло и покойно, пахнет благовониями. Мустафа прав, в мечети я забываю, что сижу в тюрьме, забываю, что через полчаса снова увижу смыкающиеся вокруг меня стены камеры.

Однажды я услышал посреди молитвы, как кто-то выкрикнул: