Горький вкус любви

Только тогда я понимаю, что он тянет меня от машины, а я не делаю ни шага, погруженный в мысли о будущем. Придя в себя, я послушно следую за полицейскими. Они ставят в меня в длинную очередь пассажиров, желающих сесть на двухпалубное судно.

Справа от нас туда же ведет параллельная очередь — из женщин. Я разглядываю их, надеясь на чудо — вдруг среди них я найду Фьору? Лица закрыты не у всех женщин. Большинство из них смотрят себе под ноги, у кого-то по щекам текут слезы. С ними много детей, они тоже плачут. Мужчины, как один, мрачно уставились в море.

Нас всех высылают из Саудовской Аравии.

Моя очередь начинает продвигаться. Я всё еще не могу нормально ходить — мешают незажившие раны на спине, плечах, ягодицах. Я вижу, как покачивается судно, словно разминая мышцы перед тем, как принять на борт сотни людей.

И в женской, и в мужской очереди то и дело поминается Аллах, и саудовские чиновники, руководящие посадкой, не могут сказать ни фразы, не назвав одно из девяноста девяти имен Аллаха, даже когда ругаются и осыпают побоями одеревеневших от горя пассажиров.

— Скорее, скорее, — бормочу я. Я хочу забраться на верхнюю палубу и осмотреть причал. Хилаль говорил мне, что придет попрощаться со мной.

22

Наконец, ворота открываются, и мы один за другим поднимаемся на борт. За каждым нашим движением наблюдают охранники, однако нам позволено перемещаться между палубами. Я сразу иду наверх, откуда порт виден как на ладони. Я смотрю на Джидду. Волны раскачивают судно, и от этого кажется, будто прибрежные виадуки медленно танцуют, наклоняясь из стороны в сторону.

Слышится чей-то крик:

— Мужчины и женщины, слушайте меня!

Я перевожу взгляд на корму и вижу, как на скамью взобрался один из пассажиров — светлокожий мужчина в суданском тюрбане. Наши глаза встречаются, и он с веселой ухмылкой подмигивает мне.

— Мои дорогие суданцы, — продолжает он, — мы гордый народ. Мы гордимся нашей историей. Так не дадим же повода насмехаться над нами.

Одобрительные возгласы сменяются суданскими национальными песнями. Я снова поворачиваюсь к причалу.

Загудел двигатель. Сдерживая слезы, я перегибаюсь через перила, чтобы еще раз оглядеть весь причал. Там пусто. Я нащупываю через ткань конверт у себя на груди. Можно прочитать письмо, но теперь я боюсь того, что в нем может быть написано. Подожду еще немного, говорю я себе, пока не отплывем от берега.

Я смотрю на море. Ветер на миг стихает, и поверхность воды превращается в синий ковер. В тот момент, когда судно отчалило, над нашими головами в сторону берега пролетела стая птиц. На несколько секунд они зависли над сушей, хлопая крыльями, словно не решаясь приземлиться. А потом стая разделилась надвое, как театральный занавес: половина птиц полетела в одну сторону, а половина — в другую. Когда птичье облако растаяло, я заметил в углу причала группу женщин. Одна из них обута в розовые туфли…

— Хабибати! Фьора!

Ее абайя развевается на ветру. Она поднимает руки, чтобы поймать бьющуюся ткань, и становится похожа на фламинго, готового взмыть в воздух.

— Я люблю тебя, хабибати, — шепчу я.

Розовые туфельки огнем горят на фоне белой плитки причала. Фьора опускается на колени: сначала склоняется голова, затем плечи, и вот всё ее изящное тело складывается пополам. Возвращаются птицы и с пронзительными криками кружат над ней. Она снимает туфли и неподвижно замирает на ветру. Потом прижимает туфли к груди. Наше судно с прощальным гудком набирает ход. Фьора наклоняется и бросает туфли в море.

Пассажиры-суданцы продолжают петь, но я плачу. Только раз мои губы выговаривают ее имя: «Фьора», но волны Красного моря сотни и тысячи раз эхом повторяют и приносят его мне.

Я вскидываю руку.

— Фьора, я получил твое письмо! Смотри… — Я вынимаю конверт и размахиваю им в воздухе. — Я всегда буду любить тебя!

Она посылает мне воздушный поцелуй и отворачивается.

Пока она идет через причал обратно к женщинам, провожающим судно, ее абайя трепещет на ветру печальным «прощай». Судно уходит от берега всё дальше, и вот Фьору уже не отличить от остальных женщин, она сливается с ними. Но я всё еще вижу плывущие по воде розовые туфли. Они тоже покидают Джидду и танцуют на волнах, как два розовых маячка. Отлив уносит их с собой в море всё дальше, и, наконец, они не выныривают из-под очередной волны. Джидда опять, как когда-то, становится черно-белым фильмом.

«Хабиби, миллионы раз я проигрывала в уме этот момент. Задолго до того, как я набралась смелости предложить тебе свою любовь, когда еще только мечтала о том, чтобы полюбить, я пыталась представить, что будет, если меня разлучат с любимым.

Иногда в минуты слабости я корила себя за то, что нарушила твой покой. Что мешало мне в тот день пройти мимо тебя, сидящего под пальмой? Ведь до этого я часто так и делала: завидев тебя, я ощущала прилив счастья, мечтала подойти поближе, но не решалась…