Горький вкус времени

Не беспокойся, если долгое время не будешь получать от нас вестей. Франсуа говорит: мы должны быть осторожны, чтобы какое-нибудь письмо не попало в руки врагов. Я решилась написать столь откровенно только потому, что мы нашли абсолютно надежного курьера.

Думаю о тебе постоянно и надеюсь, что у вас все хорошо. Молитесь за нас, как мы молимся за вас.

Всегда твоя Катрин".

– Жан-Марк, мне так страшно! – Жюльетта положила письмо, ее глаза блестели от слез. – Наверное, нам не следовало их оставлять. Неужели мы ничего не можем сделать?

Жан-Марк притянул Жюльетту в объятия и крепко прижал к себе.

– Молись за них, малышка. Просто молись за них. Второе письмо пришло третьего сентября 1794 года.

"Дорогая Жюльетта!

Прости за такое короткое письмо, но мы только что приехали и я так устала, что глаза у меня слипаются. Я засыпаю над каждой строчкой. Обещаю позднее написать более подробно, но это письмо должно быть отправлено завтра, иначе ты станешь бранить меня. Боже милостивый, как бы мне хотелось услышать, как ты снова на меня кричишь!

Сообщаю только самое-самое важное:

Робеспьер был казнен на гильотине двадцать восьмого июля под радостные крики толпы. До этого он туда же отправил тысячи.

Террор окончен.

Я жду ребенка.

Мы вернулись домой в Вазаро.

Всегда твоя Катрин".

– Он прекрасен, Жан-Марк, – сказала Жюльетта.

В нескольких милях от Чарлстона на утесе стоял кирпичный особняк с белыми колоннами. На востоке он окнами смотрел на море, а на западе – на девственный лес, протянувшийся на многие мили.

– В полутора милях от дома раскинулась естественная гавань, – сказал Жан-Марк, указывая из окна экипажа на дорожку, бегущую вдоль берега. – У тебя будет собственная лодка, Людовик-Карл.

– Спасибо. Только я все равно не умею на ней плавать. – Он был безукоризненно вежливым мальчиком.

– Я тебя научу, – успокоил его Жан-Марк. – А когда ты станешь немного постарше, я позволю тебе ходить со мной в короткие рейсы вдоль побережья на судне побольше.

– Это будет очень любезно с вашей стороны.

Жюльетта вздохнула, обменявшись взглядом с Жан-Марком поверх головы мальчика. Прошло более полугода, но дистанция, которую установил между ними Людовик-Карл, оставалась прежней. Жюльетта могла понять, что ребенок пережил слишком много разлук и трагедий, чтобы стремиться к новым привязанностям, но все равно это обескураживало.

Кучер остановил лошадей, и Жан-Марк помог сойти Жюльетте, а потом спустил на землю Людовика-Карла.

– За домом есть конюшня с дюжиной прекрасных лошадей, – серьезно сказал он мальчику. – И я не удивлюсь, если ты найдешь там достаточно маленькую лошадку, чтобы кататься на ней.

– Правда? – Лицо Людовика-Карл а осветилось. – Можно мне пойти посмотреть их?

Жан-Марк кивнул, и Людовик-Карл ринулся через лужайку за дом.

– Впервые со времени нашего путешествия на воздушном шаре я вижу его таким безмятежно-радостным. – Жюльетта стала подниматься по четырем деревянным ступенькам, ведущим к широкому крыльцу. – Я все время беспокоилась за него. Он так равнодушно вежлив, так сдержан. Ради всего святого, что мы еще можем для него сделать, Жан-Марк? Ты заметил, как он резко отшатывается, случись одному из нас нечаянно дотронуться до него?

– Его осторожность можно понять. – Жан-Марк отпер входную дверь, пропуская Жюльетту вперед в просторный холл. – Мы и сами не так-то легко кому-то доверяем. – Он закрыл за собой дверь и улыбнулся Жюльетте. – А теперь не волнуйся, причин для беспокойства уже нет, лучше скажи откровенно, нравится ли тебе наш новый дом. Я нанял конюхов, но со слугами не стал спешить. Думаю, ты предпочтешь разобраться с ними сама. – Жан-Марк помедлил. – И в Чарлстоне, и на окружающих плантациях широко используют труд рабов, но у нас их не будет.

Жюльетта согласно кивнула и подошла к круглому столику в дальнем конце холла.

– Хрустальный лебедь. Я помню его по кабинету твоего отца на Иль-дю-Лионе.

Глаза Жан-Марка блеснули.