Горлица

Я налил нам по последней стопочке водки, поставил пустую бутылку под табурет. Она продолжала рассказ, а я выпил.

– Я взяла мокрое холодное полотенце и обернула его вокруг твоего мальчика, прижимая полотенце к нему, чтобы остыл. Так держала его какое-то время, потом он стал расслабляться и возвращаться в покой. Через пару минут ты пописал. Я успела подставить приготовленный тазик. Подтёрла капельки и всё убрала.

Девочка моя замолчала. А я, вздрогнув, вздохнул и подумал: «Да-а, это точно всё! Это больше чем всё, это полный пипец!»

– Это всё?! – гаркнул я раздражённо.

– Да, всё, – невозмутимо сказала она. – Потом ты мирно спал, пока не проснулся.

– Да лучше б ты его отсосала или я не проснулся бы никогда! – в гневе вырвалось из меня.

Моя девочка, уже ничему не удивляясь, подняла стопочку водки и выпила за меня.

– А может, я его отсосала, тебе-то откуда это знать?! – язвительно отозвалась она.

Я сник. Грубость моя меня же самого опускала и вымаривала…⁵ Сердце заколотилось, и удушье подступило к горлу. Я отвернулся…

Перед глазами проплывали образы нашего детства. Вот моя девочка в шалаше, а я, голый, палки бросаю. Вот я валяюсь на песке, в крови, на карьере, и она горько плачет надо мной. Вот мы в стогу сена, смеёмся, смотрим на ночное небо в звёздах и мечтаем. Вот она показывает мне свою жестокую рану на запястье, где вырезано имя моё. А вот я первый раз признаюсь ей в любви и клянусь быть с ней навсегда! У меня не было сил сдерживаться, по моим щекам текли слёзы, я незаметно смахивал их рукой. Слёзы текли не от стыда, не оттого, что мне было больно или чего-то жалко, я скорбел о себе, о своём ожесточённом сердце…

* * *

Отвернувшись от своей девочки, внутренне я был один. Она меня не тревожила. Мне хотелось побыть наедине с собой, просто так, безо всяких мыслей. Не жалел себя, нет – я огорчился. Огорчился тем, что не желал разглядеть и разделить её мира, думал только о себе. Посидев так, постепенно пришёл в чувство. В ночном сумраке завывающий ветер, парной воздух в предбаннике, запах веников и смолы, тихий треск свечей за спиной и её тёплое, сладкое, хмельное дыхание…

– Не горюй так, Вадим, – она прижалась ко мне и обняла сзади. Моя девочка желала утешить меня. Нежно касаясь губами моей шеи и плеч, она приговаривала через каждый поцелуй строки Есенина:

– В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжёлых утратах,

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым –

Самое высшее в мире искусство…

Я обернулся и заглянул ей в глаза. Было темно, я ничего не увидел, лишь уловил сильное биение её любящего сердца. Осторожно повалив свою девочку на спину, чтобы рассмотреть её взгляд в янтарном свечении, я едва прикоснулся губами к её устам. Она поддалась и легла под меня. Мерцающий свет мягко пал на её лицо, и я увидел большие серо-голубые глаза. В них дышала бесконечная любовь и радость нашей встречи!

Ликуя, я поцеловал её губы, обнимал крепко-крепко…ещё и ещё. Она отвечала взаимностью. С меня как рукой всё сняло! Я был наедине, глаза в глаза, с самой лучшей, с самой прекрасной девушкой в мире!

* * *

Я целовал её в губы, в щёки, в носик, в уши и шею. Я целовал всё её лицо, гладил по волосам. Делал это молча, только раз признался на ушко: «Моя милая, я люблю тебя!» Мальчик мой вырос и сильно напрягся, выпирая твёрдым колышком из-под чёрных трусов. Лаская и обнимая свою девочку, я им чувственно в неё упирался, она ощущала это и помогала мне раздевать себя. Платье привело нас к заминке, его нужно было расстёгивать сзади и снимать через голову. Я стал помогать ей тянуть платье наверх.

Мы действовали сообща, но неуклюже. Я волновался и взмок от всех этих манипуляций. Вместе мы всё же справились, и моя девочка осталась раздетой, в белом лифчике в мелкий розовый цветочек и таких же трусиках. Приподнявшись, я стянул перед нею свои трусы. Делая это, хотел поддержать её, чтоб не стеснялась. Потом, метнувшись за полотенцем, висящим на крючке, обтёрся. Моя девочка подтянула подушки повыше и подалась чуть-чуть вверх, ближе к стене. Теперь, в медовом свете, я мог свободно обозревать всю её, с ног до головы. Опустился пред ней на колени, ища удобный способ пристроиться ближе.

Какое блаженство! Её молодое, упругое, шёлковое тело вызывало ознобную дрожь. Пропорции тела – идеальны и гармоничны. Девичья женственность и изящество форм потрясали и завораживали одновременно. Отвечая взаимностью, она открыто рассматривала меня, голого и возбуждённого. Мы были по разные стороны свечей и хорошо видели в их свете друг друга. Я наклонился над ней, прилёг рядом, вполоборота, и, прижавшись, закинул ногу на бедро ей. Продолжая целовать и пылко обнимать её, скользнул рукой за спину, пытаясь расстегнуть лифчик. У меня не получалось, как ни старался… Снова вышла заминка. Напряжение во мне нарастало, сердце бешено билось, а оголившаяся головка моего мальчика сильно сочилась. Моя девочка, опершись руками о матрас, приподнялась, и, чтобы удержать положение, немного согнула ноги в коленях, подтянув их к себе. Нечаянно она легонько ударила меня по мошонке и заволновалась: