Горм, сын Хёрдакнута

Подковки на сапогах Горма постукивали по камням набережной. Сапоги недавно стачал Каппи, чтобы переплюнуть гутанского сапожника Сегго. Помимо ножен в одном голенище, они были снабжены парой подпружиненных лезвий, спрятанных в подошвах, и притом сидели, как влитые. Еще несколько дней назад, ярл шел бы на зов конунга вверх во дворец, а не вниз к гавани, но после того, как пожелавшие остаться неизвестными доброжелатели отправили во дворец подарок в виде бочки дыхания дракона (ночью, из камнемета, с зажженным фитилем), Йормунрек внезапно решил, что этлавагрская роскошь ему надоела, и перебрался обратно в свой покой на Кормильце Воронов. Решение было крайне своевременным – в городе начались распри между двумя воровскими братствами, главарь одного из которых якобы был ярлом, приближенным к низверженной красной владычице. Это братство отреклось от поклонения Одину, в то время как второе братство клялось его именем. Разногласие вызвало резню, в ходе которой члены обоих братств стремились как к взаимному истреблению, так и (вне зависимости от их отношения к восставшему северному богу) к уничтожению подвернувшихся танов, нуитов, сноргов, гутанов, и венедов, известных туземцам под совершенно необоснованно обобщенным и крайне нелестным именем «варвары.»

Поводом для отречения первого воровского сообщества от Одина стали слухи, что красная владычица Тира не погибла, а вопреки Одиновой воле спаслась из пучин милостью Калидофоро, как этлавагрцы называли Эгира. Учитывая, что отдельные куски корабля владычицы долетели до судов, находившихся в двух рёстах от места взрыва, последнее было крайне маловероятно. Дева, оставшаяся в роду последней, ведет в бой отцовских домовых карлов, чтоб защитить кров, и гибнет в волнах вместе со всей дружиной. Чрезвычайно достойная смерть, вызывающее вящее уважение и светлую печаль. Горм даже начал о ней что-то складывать. Настроение ярла было существенно приподнято вестями от отца и мачехи, не говоря уже о брате и сестричке, вместе со знаменитым Ушкуем объяснившим тайну исчезновения энгульсейских кнорров и то ли открывшим, то ли заново открывшим целый материк. Конечно, паршивцы тут же отправились обратно во Фрамиборг, не говоря уже о том, что свадьбу сыграли наспех, наполовину тайно, и, естественно, не познакомив старшего брата со всеми захваленным женихом, заломавшим медведя и бегом догоняющим оленей.

Трудно было их в том винить, учитывая многочисленные неясности в обстановке по эту сторону Завечернего моря. По приближении к Кормильцу Воронов, даже подковки на новых сапогах стали стучать как-то уныло. «Я плакал, потому что у меня не было сапог,» – вспомнил Горм присловье Сегго. – «А потом увидел мужа, у которого не было ног.» Уныние, впрочем, не распространилось на крайне жизнерадостных и по крайней мере наполовину безумных шаманов с запада, уверенных, что им зачем-то надо познакомиться с Йормунреком и понять, тот ли он, на кого указали в связи с каким-то сложным колдовством винландские духи и энгульсейские покойники.

– Дух Бергтунплотника погостил дома и отправился дальше с мной, потому что его по-прежнему преследуют атшены, – Саппивок как раз заканчивал рассказ о покойнике, по энгульсейскому морскому обычаю сожранном драуграми-соотечествениками. – а Диеравдова подарила мне вот что.

Шаман указал на висевшее на его груди серебряное изображение богини со снопом колосьев, видимо, Нертус.

– А янтарный оберег откуда? – Горм указал на здоровенный, вершка в два, желтый круг, отягощавший соседний гайтан.

– Длинный Хвост из вашего моря вытащил. Мудрая женщина Благутатеща говорит – Хармерморскаядева послала, – объяснил шаман.

Саппивок, несмотря на осень, жаловавшийся на нестерпимую жару, из одежды имел на себе только непромокаемые порты (немудрено – в таких и осенью седалище упреет), нерпичьи сапоги до колен, и двухпудовую, если не тяжелее, выдру на плечах. Его мощное (тоже немудрено – такую зверюгу все время таскать) туловище было покрыто замысловатым переплетением белых, красных, черных, и синих узоров, местами поднимавших кожу рядами бугорков. Такие же бугорки, только побольше, шли по скулам, вдоль бровей, и по подбородку, придавая широкому и плоскому лицу шамана сходство с устрашающей личиной какого-нибудь венедского лесного божка. На кистях рук, предплечьях, и плечах, узоры пересекали белые полосы многочисленных шрамов, судя по виду, полученных не в бою, а на охоте – во взаимном расположении полос читались следы когтей и зубов. Ученик шамана Неррет был одет еще и в замшевую рубаху – как объяснил Саппивок, не из-за осеннего холодка, а потому что стеснялся частичного отсутствия узоров на коже, свидетельствовавшего о незаконченности его обучения как шамана. На лице Неррета, узоры напротив имелись в некотором избытке, темные вокруг глаз, светлые вдоль лба и на щеках, напоминая о каком-то звере – барсуке, не барсуке…

– При Йормунреке, слушайте больше, говорите меньше, все целее будем, – остерег шаманов Горм, вступая на сходни.