Горная весна (Иллюстрации Ю. Реброва)

Сокач и Довбня распахнули окна. Ночной морозный воздух хлынул в паровозную будку. Крупные хлопья снега косыми стаями хлестали по горячей обшивке топки и сейчас же бесследно испарялись. Сильный луч прожектора скользил по глубокой каменной выемке, гнал впереди себя седые, как перекати-поле, шары облаков.

«Галочка» издала протяжный свисток и вскочила во второй туннель, такой же черный, дымный, угарный, как и первый. По серьезному, строгому лицу Олексы Сокача Андрей понял, что приближается самое ответственное место дороги. Он с усиленным вниманием вглядывался в туннель.

— Перевал? — спросил практикант.

Сокач молча кивнул и осторожно сдвинул регулятор на малый клапан. Поезд заметно сжался, но хода не уменьшил: измеритель скорости показывал все те же тридцать километров. Сокач, не отнимая руки от рычага, выжидающе смотрел в задымленное окно. Колеса веселее застучали о головки рельсов.

Светлый столбик воды, заключенный в зеленоватое рифленое стекло, заметно понижался. Перевал!..

Измеритель скорости показывал сорок. Сокач повернул кран машиниста, плавно сбил скорость до тридцати.

— Ну, теперь, когда все трудности позади, можно и закусить чем бог послал. — Иванчук достал из-под сиденья железный сундучок и, усевшись прямо на угольном лотке, стал ужинать. Его примеру последовал и Микола Довбня. Лысак смотрел на то, как помощник и кочегар аппетитно уплетали белые пироги, запивая их молоком: ему самому не хотелось ни есть, ни пить.

С грозным железным грохотом, потрясая горы, окутанная облаками и дымом, разбрызгивая из-под тормозных колодок искры, вырвалась «Галочка» из второго туннеля и понеслась по узкому карнизу, вдоль отвесной, засыпанной снегом горы.

Промелькнул огонек семафора, поезд остановился у станционного столба с приваренным к нему железным щитом. По белому полю — крупные черные буквы: «Внимание! Перезарядка тормозов!»

Олекса наклонился к радиоаппарату:

— Говорит тринадцатая! Перевал перемахнули благополучно. — Он посмотрел на часы. — Пока сэкономили девяносто минут.

— Спасибо, товарищ Сокач. Благодаря вашему рейсу я пропустила в горы сверх графика два поезда. Какая у вас на Верховине погода? — спросила Королевич.

— Снег, мороз.

— А у нас полная весна, — сказал она и, судя по голосу, улыбнулась. — Еще раз спасибо!

Сокач распахнул окно, жадно, открытым ртом, хватая свежий воздух:

— Верховина!..

Привлеченный взволнованным голосом машиниста, Лысак подошел к окну, глянул налево, потом направо и молча вернулся на свое место. Ничего не увидел он такого, чем можно было бы восхищаться.

Андрей родился здесь же, в Карпатах, вырос среди этих гор, но не испытывал никакой любви к родному краю. Он даже не знал как следует его географии, его особенностей. Ему было известно, что Рахов находится на гуцульской Верховине, что в Ясене производятся замечательные кустарные изделия, что в Сваляве много минеральных источников, что Берегово знаменито большими виноградниками и хорошим вином, что в Хусте дешевые яблоки. Выше подобных интересов он не поднимался. У него никогда не возникало желания посмотреть с горы Говерло на восход солнца, побывать в заповедном Оленьем урочище или на Половинах, когда там начинается «веснование».

Сокач взял ключ, спустился вниз, на скрипучий белый мох. Все бело вокруг: близкие шатры гор, леса, огромные валуны, телеграфные провода, стрелки, хобот водоразборного крана, шпалы, рельсы, крыши домов. По-ночному выглядели только черные ручьи, бегущие теперь вслед за поездом, а не навстречу ему, как до туннелей.

Так тихо на пустынных путях, что слышен глухой говор горных потоков.

Хороша была утренняя равнина, окутанная непроглядным туманом. Глаз нельзя было оторвать от голых буковых лесов, от земли, посыпанной золотыми листьями, от стремительных зигзагов Каменицы, от облаков, клубящихся под колесами поезда, от горного весеннего солнца. Но краше вот эта ночная Верховина, закутанная в пуховые снега, скованная морозом и вознесенная к самому небу, к ярким крупным звездам. Как все это похоже на то, чем полна душа Олексы!

— Ого-го-го!

Олекса стоял на обочине железной дороги, на порядочном расстоянии от паровоза, широко раскинув руки и трубя во всю силу легких. Ушанка сбита на затылок, белокурый чуб присыпан снегом.

— Что такое, Олекса? Что случилось? — подбегая к другу, встревоженно спросил Василь Гойда.

Сокач ответил словами песни:

— Верховино, свитку ты наш!..

Гойда «понял» Сокача:

— Да, свет такой, что ослепнуть можно.

Василь стал рядом с Олексой, любуясь Карпатами. Друзья долго молчали. Потом Гойда спросил:

— Ну, как твой практикант? Ничего не фотографирует, не записывает?

— Как будто нет, а там кто ж его знает. Проверим.

Гойда кивнул головой.

Глава двадцатая